История петербурженки Екатерины Ожигановой

В работе над материалом участвовал Владимир Дорошенко

Петербурженка Екатерина Ожиганова в 2013 году уехала учиться во Францию — и вскоре стала моделью, хотя прежде не работала в этой индустрии. Она сотрудничала со многими брендами и изданиями, среди которых Elle, Glamour и Harper’s Bazaar.

В 2017 году Екатерина создала ассоциацию Model Law, которая защищает права моделей: многие из них ничего не получают за работу и регулярно страдают от харассмента. Петербурженка помогает моделям добиться выплат и разобраться в налогах, а еще работает над поправками в закон по борьбе с анорексией.

Екатерина рассказала «Бумаге», как модели попадают в финансовую зависимость от агентств, почему они не могут сами защитить свои права и как на индустрию повлияло движение #MeToo.

— Как вы оказались во Франции? И почему именно в модельном бизнесе?

— В 2013 году я поехала в Страсбург изучать компьютерную лингвистику в магистратуре. Я лингвист по образованию, окончила СПбГУ. Никогда не работала моделью в России и подобных планов у меня не было. Обычно это профессия, которую ты сам не выбираешь, она выбирает тебя.

Я подписала контракт с мужским модельным агентством и долгое время работала на мужских неделях моды. Почти три года я была единственной девочкой в мужском отделе.

— Как так получилось? От кого поступило предложение?

— Есть директора по кастингу и кастинговые агентства, которые ищут моделей на определенные проекты. В 2014 году было агентство Street Fashion. Их интересовали «странные» лица. Видимо, попала в эту категорию.

Почему в мужском агентстве? Потому что букера мужского агентства — человека, который занимается развитием карьеры модели, — заинтересовал мой профиль.

— Почему вы решили остаться в этой индустрии?

— Я с 13–14 лет очень интересовалась фотографией. Много снимала, была фотографом. Когда появилось предложение встать в другую позицию, поменять точку зрения, мне это показалось интересным.

Там не всё всегда плохо, не всё черное и белое. Это не только физический труд, в этом есть ещё и творческая составляющая.

— Как быстро вы поняли, что с правами работников в модельном бизнесе есть проблемы?

— Довольно быстро. Есть две категории моделей. Одна из них — модели, которые едва окончили школу и их уже куда-то забрали. Им 15–16 лет — естественно, у них нет никакого опыта, поэтому они что видят, то и принимают.

Мой случай несколько другой. Во-первых, я уже была не таким ребенком, мне было 20 лет. Имея опыт работы переводчиком и фоторедактором, я понимала, что рабочий процесс и рабочие отношения могут строиться иначе.

Общаясь с моделями, которые были старше меня, с большим опытом, я стала понимать, что [в индустрии] явно что-то не так. Плюс помогало знание французского языка. Я могла прочитать свой контракт или что-то на сайте [местного] правительства.

— Каковы основные проблемы с правами работников французской индустрии моды?

— Модная индустрия — глобальная, в разных странах практики не особо разнятся. Большое количество труда не оплачивается. Вы видите съемки моделей в журнале, — а им за эти съемки не заплатили. По дефолту модель никогда не получает деньги за съемки для журналов.

Существует огромное количество неоплачиваемого труда во время недели моды, когда ты бегаешь по 10 часов в день на фитинги и кастинги из одной точки города в другую, не зная при этом, принесет ли тебе вообще что-нибудь эта беготня.

У большинства моделей, которых я знаю, копится огромный долг перед агентствами в разных странах. Это жесткая психологическая и финансовая зависимость, которая приводит иногда к плачевным последствиям. Они работают в минус.

— Как складываются долги перед агентствами?

— Долги складываются во многом из-за недель мод, потому что они проходят в разных городах и странах. Если модель ещё никто не знает, то агентство отправляет девушку на неделю моды, чтобы ее там увидели. Как с актерами, которые идут на прослушивание.

Казалось бы, во Франции у модели определенный статус, а их работодатели — агентства — должны покрывать хоть какие-то расходы, но нет. Копится долг за проживание, билеты, печать портфолио, печать композиток (карточек с фотографиями и с твоими параметрами). Обычно никакой отчетности [по расходам] нет.

— У вас тоже поначалу образовывались такие долги?

— Да, был долг. Но было проще, потому что я находилась на территории Франции и мне не надо было куда-то выезжать.

— Какой примерно процент работы всё же оплачивается?

— Сложно сказать. Всё зависит от того, выбрали тебя на какие-то работы или нет. Может сложиться так, что один сезон модель ездит по всем неделям моды, ее выбирают на какое-то количество дефиле и она выходит из минуса. Но часто плата во время недели моды не такая заоблачная, как некоторые представляют.

В основном действительно оплачиваемая работа модели — это коммерческие заказы. Например, съемки лукбуков. Это приносит потенциальный социальный капитал, узнаваемость и, вероятно, когда-нибудь приведет к рекламе крупного бренда. Но если ты снимаешься как коммерческая модель, то у тебя, скорее всего, никогда не будет доступа к high fashion — неделям моды, эдиториалам (съемкам для изданий — прим. «Бумаги»).

Обычно за тебя выбирает агентство. Ты не можешь сказать «мне всё равно, просто хочу зарабатывать деньги».

— Почему вообще сложилась такая система? Почему модели оказываются настолько бесправными?

— Мне кажется, потому что в профессии всё прямо или косвенно связано с телом. Очень тонкая грань между владением своим телом и тем, что ты с ним делаешь. Отсюда и все проблемы, связанные с харассментом, изнасилованиями, оплатой труда. Сейчас появляется всё больше моделей-мужчин, и они оказываются в точно такой же ситуации, на них тоже оказывают давление из-за внешности.

— Вы можете как-то описать момент, в который вы поняли, что что-то нужно менять? Что пора защищать права работников индустрии?

— В 2017 году профессиональный сайт models.com опубликовал небольшое исследование на основе вопросов, которые задавал моделям. Там был вопрос «Как нужно относиться к модели?» Можно было ответить анонимно, но я ответила под своим именем.

Я перечислила какие-то основные моменты, связанные с той же финансовой нестабильностью, с отношениями с агентством. Даже моменты, связанные с гигиеной: часто [визажисты] забывают [снять] мейкап, не чистят кисточки. Я не знаю почти ни одной модели, у которой не было бы какого-нибудь стафилококка на лице.

Models.com опубликовал выборку ответов, в том числе мой. Прочитав эти ответы, я поняла, что не одинока в своем мнении. Что есть подготовленная почва и нужно действовать.

Во Франции нет профсоюзов моделей, нет правозащитных организаций, связанных с этой областью. Существуют только профсоюзы модельных агентств.

— Как создавался Model Law?

— В то время я была знакома с французской моделью, которую зовут Гвенола Гишар (покинула Model Law в мае 2018 года — прим. «Бумаги»). Мы стали обсуждать эту тему и решили написать манифест, в котором отразим все проблемы, которые можно исправить.

Так совпало, что мы закончили свой манифест примерно в конце 2017 года, когда разразился скандал с [кинопродюсером] Харви Вайнштейном (Вайнштейна обвинили в многочисленных сексуальных домогательствах, в марте 2020 года его приговорили к 23 годам тюремного заключения — прим. «Бумаги»). В декабре 2017 года мы зарегистрировали ассоциацию, в январе 2018-го выпустили манифест. В тот момент медиаполе было благосклонно к такого рода вещам, так что мы очень быстро получили огласку во французских и международных медиа.

— Каковы основные тезисы манифеста?

— Первый пункт: Model Law — это первая некоммерческая правозащитная организация во Франции, занимающаяся вопросами прав моделей и работников глобальной модной индустрии. Мы получили много откликов не только от моделей, но и от фотографов, ассистентов, от мейкап-артистов. Они все находятся примерно в таком же положении, как и модели.

Основная деятельность Model Law направлена на информационную поддержку моделей, правозащитную деятельность. Мы работаем с адвокатами и информируем общественность о реалиях модной индустрии.

— Работа в минус, финансовая зависимость. Напрашивается вопрос — зачем вообще этим заниматься?

— Все индустрии, которые как-то связаны с творческой деятельностью, окружены аурой мечты. Мне кажется, что модная индустрия — это мечта о каком-то идеальном теле, мечта об идеальной жизни. Это работает на молодых людях, на девушках.

Многих моделей международного уровня привозили из России, стран СНГ, из Латинской Америки, Африки. Я думаю, что психологически ощущается контраст между каким-нибудь Vogue и жизнью в условной деревне. Поэтому люди думают: может быть, у меня получится, стану следующей Натальей Водяновой, выйду замуж за Арно или кого-нибудь еще.

Другие пытаются к этому подойти более отстраненно. Это мой случай. Я не собиралась посвящать себя этой профессии, я продолжала учиться, у меня есть другие интересы, хобби. Но в итоге я стала заниматься правозащитной деятельностью в этой области, и мне это очень интересно.

— За время существования Model Law удалось добиться успеха в плане правозащиты?

— Да, у нас довольно много успешных случаев повседневной помощи моделям. Вопросы могут быть совершенно простые. Например, очень мало моделей говорят на французском языке. Им сложно понять всё, что связано с налогами. И мы берем их под ручку, идем с ними в налоговую, разбираемся, выясняем, требуем с агентств деньги, которые не доплачивают.

Сейчас мы заключаем договор с юридической клиникой адвокатской палаты Парижа. Юридическая клиника — это место, где учатся будущие адвокаты, которые уже окончили магистратуру. Мы работаем со студентами-адвокатами и готовим регулярную бесплатную юридическую консультацию для моделей.

Мы также работаем над заключением договора с одной адвокатской конторой в Милане. Они заинтересованы, чтобы Model Law вела деятельность в Италии, потому что там с защитой прав моделей всё плохо, нет никаких ассоциаций, есть законодательные проблемы.

Недавно я вступила в сообщество The Global Shapers Community и предложила туда Model Law в качестве проекта. Проект одобрили, поэтому теперь я буду часть деятельности ориентировать на Россию. Мне кажется, [в России] можно проводить какие-то просветительские мероприятия, небольшие семинары для подготовки к работе на международном рынке.

Мы также работаем над поправками в закон, направленный на борьбу с анорексией, принятый во Франции в 2016–2017 годах. Мы регулярно видимся с министром здравоохранения, который и был автором закона. Он хочет пересмотреть документ, потому что он применяется недостаточно жестко.

— Люди, которые к вам обращаются, вступают в ассоциацию или это необязательно?

— Это необязательно, потому что мы понимаем, что существует страх потерять работу, попасть в «черный список». «Ты никогда не будешь работать, если откроешь свой рот» — такое есть. Поэтому мы никого никогда не заставляем никуда вступать, подписывать наш манифест.

Мы ушли от традиционной модели, где все обязательно должны вступить и внести какой-то взнос, потому что мы понимаем, что это не сработает. У нас есть неофициальный список тех, кто подписал наш манифест, там примерно 300 человек. В нашей команде регулярно работает шесть человек.

— Вы говорите, что создание Model Law и манифеста совпало со скандалом с Вайнштейном и с кампанией #MeToo. На фоне этих событий модельный бизнес как-то изменился?

— Мне кажется, языки немного «развязались». Модели готовы открыто нас благодарить, открыто высказываться. Я вижу, что тема тела стала более открытой, менее табуированной, люди легче говорят о том, что у них РПП (расстройство пищевого поведения — прим. «Бумаги») или еще что-нибудь. Но они еще не настолько готовы говорить, например, о финансовых проблемах, о долгах перед агентством. Очень важно, какой тебя видят со стороны в этой профессии, поэтому они боятся, что если скажут такое, то это разобьет образ.

К сожалению, уровень зависимости модели от ее агентства всё еще высок, и это может приводить к плачевным последствиям. В том числе в сфере, связанной с #MeToo. Границы дозволенного всё еще очень размыты.

— Правильно ли будет предположить, что каждая модель сталкивается с харассментом?

— Я думаю, что хотя бы раз в своей карьере, да. Возможно, не так, что тебя закроют с кем-нибудь в комнате. Но какие-то комментарии насчет твоего тела — это неизбежно.

— И ситуация никак не изменилась к лучшему за время #MeToo?

— Мне кажется, должно пройти побольше времени, нужна смена поколения.

— Какой сейчас курс у модельного бизнеса? Есть ли перспектива, что ситуация с правами моделей улучшится?

— Думаю, что перспектива есть. Многие модели сегодня — это не модели начала 2000-х. Многие приходят в модельный бизнес поработав где-нибудь, у них есть образование.

На европейском и американском рынке я уже не вижу моделей, которые еще не окончили школу. В большинстве стран действует ограничение от 16 лет, кто-то вводит от 18 лет. Но, например, азиатский рынок полон 14-летних моделей.

Может быть, вы слышали, что 14-летняя российская модель погибла в Китае, потому что ее не отпускали с работы с серьезным заболеванием (по официальной версии, причиной смерти девушки из Перми стала полиорганная недостаточность — прим. «Бумаги»). Такие случаи всё еще есть, поэтому мы планируем внедриться и на российский рынок, чтобы проводить подготовительную работу и объяснять, что не всё там [за рубежом] розовое и прекрасное. Нужно иметь план, чтобы у тебя была еще жизнь, чтобы ты имел профессию, если что-то не получается или не нравится.

— Учитывая влияние модельных агентств, они наверняка недовольны деятельностью Model Law. Было какое-то сопротивление?

— Когда я создавала Model Law, то осознавала, что могу оказаться в «черном списке». Когда я ушла из своего агентства, мы с менеджером решили, что меня нужно переместить в женское агентство в Париже. Мы несколько раз встретились с ними, начали подписывать бумаги. Даже рассказали про Model Law: объяснили, что это направлено на благо моделей и что мы не собираемся поджигать агентство. А на следующий день они посмотрели мой инстаграм, и тут их забомбило.

Но прямого сопротивления не было. Мы поддерживаем нейтральные отношения со всеми игроками на рынке, в том числе с профсоюзом модельных агентств в Париже. Естественно, мы понимаем, что французские агентства пока что не готовы меняться, им слишком комфортно. Мы встречаем больше поддержки от иностранных агентств. В Италии, Германии и Испании никогда никаких негативных отзывов я не слышала.

— Это как-то связано с тем, что в других странах лучше отношение к моделям?

— Не знаю, может, это как-то связано с тем, что я делаю это вдали от них, не на их территории. Кто знает, может, если я начну заниматься этим в Италии, что-нибудь случится.

— Защищать права моделей, тем более не в своей стране, — это тяжелая деятельность, несмотря на то, что вы уже давно живете во Франции. Почему вы до сих пор не бросили это дело?

— Потому что я вижу, что есть результаты. Эта деятельность не уходит куда-то в пустоту, я вижу фидбэк. Вижу, что проект нужен, работаю с интересными людьми, у которых есть то же ощущение несправедливости.