Нездешне живой

19 октября исполняется 210 лет со дня основания Царскосельского лицея, прославленного именем Пушкина

Задуманное как кузница элитных кадров, это заведение сейчас известно благодаря, главным образом, одному его воспитаннику — А.С. Пушкину. 19 октября было для него особой датой. Он неизменно отмечал ее, посвящал ей стихи. Дни, проведенные в Царском Селе, Пушкин вспоминал с любовью.

Вообще на любовь ему удивительно везло. И при жизни, и особенно после смерти. Пушкина все любят, и никто не знает. Это касается нас, его потомков. И даже тех, кто был знаком с ним лично.

Хотя, кажется, именно они должны были бы явить нам «живого» Пушкина. По крайней мере, таков был замысел авторов книги «Пушкин без глянца» (М.: Пальмира, 2021):разные люди, делясь впечатлениями от встреч с поэтом, сообща складывают объективный портрет «нашего всего». Книга переиздана как раз в этом году, и очень вовремя. Более того — ее можно переиздавать в среднем раз в пять лет, и всякий раз очень удачно. Новые поколения будут расширять свои знания о «поэте № 1». Люди постарше — осваивать практикум на тему «Возможность адекватной оценки неординарной личности». Второе особенно интересно. Удалось ли, например, авторам книги «Пушкин без глянца» показать настоящего Пушкина? К счастью, нет.

Причин минимум две. Во-первых, кто бы о ком ни рассказывал, прежде всего говорит о себе. Потому и отзывы о великом поэте так неоднозначны. «Очень красив» — «Смесь наружности обезьяны и тигра». «Высокие чувства прекрасной души его» — «В нем не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших нравственных чувств». И так далее.

Вторая причина отчасти связана с первой и касается уже самого поэта. В нем всего было слишком много. Чем ближе к Пушкину свидетель, тем противоречивее его показания: «был непомерно добросердечен и простосердечен» — «бывал злопамятен…» — вспоминает друг Петр Вяземский. Не чужая поэту Анна Керн: «то шумно весел, то грустен, то робок, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен, — и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту». Другими словами, если Пушкина и можно было с чем-то сравнить, то с самой жизнью.

И как всякого живого человека, Пушкина лучше всего характеризовала его смерть.

Он умер христианином — просил за него не мстить, «продиктовал все свои долги, на которых не было ни векселей, ни заемных писем». Иван Спасский: «Необыкновенное присутствие духа не оставляло больного». Владимир Даль: «Плетнев говорил: «Глядя на Пушкина, я в первый раз не боюсь смерти».

Без оглядки выразить свои чувства по поводу смерти Пушкина смогли только высшая власть (царь), друзья и иностранцы. Про остальных, к сожалению, такого сказать нельзя. Вообще в смерти поэта, как и в жизни его, явилось много противоречивого. Что удивительно точно передают именно посторонние, то есть самые объективные очевидцы.

Когда Пушкин, смертельно раненный, лежал у себя в квартире, то, по словам Константина Данзаса, «передняя его постоянно была заполнена знакомыми и незнакомыми… Какой-то старичок сказал с удивлением: «Господи боже мой! я помню, как умирал фельдмаршал, а этого не было!»

Тайную же перевозку тела в Святогорский монастырь (в телегу был положен гроб, обернутый мешковиной), Александр Никитенко описывает так:

«— Что это такое? — спросила моя жена у одного из находившегося здесь крестьян. — А бог его знает что! Вишь, какой-то Пушкин убит — и его мчат на почтовых в рогоже и соломе, прости господи — как собаку».

Хоронили зимой, поэтому гроб лишь присыпали, зарыли по весне. Екатерина Фок:

«Никто из родных так на могиле и не был. Жена приехала только через два года…»

Но жизнь Пушкина победила его печальную смерть. Он был прежде всего живым. Именно эта характеристика чаще всего звучит в воспоминаниях современников. «Необыкновенно живой в своих приемах», «живость, острота и точность ума» и т.д. Мария Осипова: «никогда не посидит на месте… прыг с дивана, да через стол, и свечи-то и опрокинул… Мы ему говорим: «Пушкин, что Вы шалите так, пора остепениться», — а он смеется только».

Так что большой ошибкой было бы считать, что подобные книги если и не раскрывают всей сложности выдающегося дарования, зато показывают, что гений — тоже живой человек. Вовсе нет. Он как-то уж слишком, вызывающе, нездешне живой.