Долг и покаяние
Война в Украине всего за несколько дней изменила для нации всё (даже если большинство населения России об этом пока не догадывается — или именно что только догадывается).
Но перед той частью россиян, которую в позднесоветское время сначала пейоративно, а потом все более уверенно снова стали называть «интеллигенцией», эта война ставит свои особые радикально новые вопросы. В ответе ли эта группа за свою страну или, точнее, за свое государство?
Кольта в последние дни давала новости о том, как вокруг этого вопроса на наших глазах рвутся давние культурные связи русской и западных культур. И этот процесс только начат.
Что происходит прямо сейчас в тех многих, которые считают эту социальную страту — интеллигенцию — частью самого себя, своего внутреннего представления о морали или о патриотизме?
Дискуссия уже идет и пока будет идти на неизбежно и, увы, исторически оправданно повышенных тонах. Тем ценней посмотреть на нее более отстраненно.
Тем ценней посмотреть на нее не только страстно, но и более отстраненно. Кольта открывает ее текстами поэта Алексея Цветкова-старшего, психоаналитика Глеба Напреенко и философа Марии Бикбулатовой.
Пришло время разобраться в очень сложной теме. Что сейчас делать, если ты — русский? Не обязательно россиянин, русский в любом смысле, какой этому слову может придать третье лицо, в конечном счете человек, для которого русский язык родной, в том числе вроде меня, для которого этот язык — часть личности. Или даже все забывший и от всего отрекшийся, но о чьем происхождении знают все вокруг.
Есть множество аргументов, убедительно доказывающих, что мы не можем быть причастны, исключительно благодаря обстоятельствам нашего рождения и нашим лингвистическим атрибутам, к преступным действиям государства или другого института, раз уж мы заявили, что оно/он действует не от нашего имени, подписали без счета петиций протеста, вышли на митинг или даже отослали деньги в пользу жертв. Есть множество свидетельств тому, что тотальное государство и придание языку статуса государственной собственности и лицензии — это случайность в истории, подавляющую часть которой мы прожили без этого.
Беда со всеми этими аргументами в том, что они слишком пространны и сложны для девяноста процентов населения, и излагать их в дыму ракетных взрывов хлопотно. Дополнительная беда — в том, что из тех, кто их поймет и примет, девяносто процентов сделают это в угоду своей нынешней ситуации и для ее облегчения, а это неправильно. Отсюда возникает позиция типа «да, я русский, и горжусь этим, но я…» — дальше продолжайте сами. В жизни всегда есть место «но» — но не на гребне катастрофы.
У нас, к сожалению, есть печальный пример перед глазами, и он еще не изгладился. Представьте себе, что вы — гражданин нацистской Германии или даже политэмигрант, и ваша позиция: да, я немец, но… Не уверен, что вам это в чьих-то глазах поможет. Пока Томас Манн писал в Калифорнии свои антинацистские реляции, за ним следило ФБР — уж не помню, в чем его подозревали, то ли в шпионаже в пользу нацистов, то ли в симпатиях к коммунистам. Справедливо ли это? Категорически нет. Но это абсолютно неизбежно, коль скоро мы живем в этом мире, а не в Прекрасной Индонезии Будущего, которая никогда не случится, — и возмущаться смешно. Нам не увернуться от этого бремени, от этой ответственности, которую на нас возложили помимо нашей воли, хотя никакой вины за собой мы не чувствуем.
В нацистской Германии были очаги сопротивления, в том числе группа Weiße Rose в Мюнхенском университете, членов которой за распространение антинацистских листовок в считанные дни приговорили к смертной казни и обезглавили. Нет ни капли сомнения, что эти молодые люди поступили так, как они поступили, потому, что чувствовали на себе бремя ответственности — они не сами взяли ее на себя, ее на них взвалили. Но имеем ли мы право путать эту ответственность с виной? Потому что тогда нам придется допустить, что хотя бы крохотная часть постигшей их кары была для них справедливым возмездием. Лично мне сама мысль кажется возмутительной.
Наверное, надо немного развернуть мои возражения к формуле «я русский, но…». Я понятия не имею, в каком смысле я русский. В конце концов — я же первое лицо, а не третье. Я родился и рос в Украине, жил в Москве, Сибири и Казахстане, я уехал при первой возможности, хотя и с немалым трудом, и большую часть жизни провел вне России — даже всю жизнь, если учесть, что уезжал из СССР. Положа руку на сердце, я даже не знаю, имеет ли мне смысл считать себя русским эмигрантом, потому что сейчас это скорее подразумевало бы для меня эмиграцию из США — страны, которая на протяжении сорока лет в некотором роде была моим отечеством, которая меня приняла, когда я отверг свое прежнее. Как для человека, знакомого с азами лингвистики и этнографии, слово «русский» имеет для меня только одно значение — тот, для кого русский язык является родным. Любое другое будет означать мою причастность к стране, в которой я не живу по собственному выбору, и к государству, которое я ненавижу. Родной язык я получил в наследство от родителей и друзей, а не от государства.
В каком положительном смысле может прозвучать формула «я русский» из чьих бы то ни было уст, особенно сегодня? Последнее прибежище интеллигентного патриота — это культура, но не я написал романы Толстого и стихи Мандельштама, музыку Рахманинова и картины Коровина, и гордиться ими у меня не хватит наглости. И уж точно их написала не Россия, которая напротив, старательно травила, исторгала и убивала тех, кем потом возымела наглость кичиться. Единственный правильный способ сегодня привселюдно признаться в том, что ты русский, — это, встав на колени на киевском Майдане. Но тогда надо быть готовым к тому, что ты признаешь за собой вину, а не просто ответственность — она о долге, а не о покаянии. Если человек почему-либо считает свою русскость достоинством, поднимая ее как флаг, он обязан принять все, что идет с ней в комплекте, и этот комплект во многом прискорбен. Тогда как другой, не видящий в ней достоинства, — к числу которых я причисляю и себя — может посчитать ее просто нейтральным атрибутом, вроде цвета волос или глаз, так уж жизнь сложилась — с этим приходится справляться, но не путем искупления.
Надо сказать, что Томас Манн был в своей позиции последователен до конца, он полностью сложил с себя полномочия немца, а после войны, как его ни звали, не стал возвращаться в Германию и кончил жизнь в Швейцарии — к его счастью, подвернулась такая страна с его родным языком. У меня такой страны нет, у вас тоже.
Если я вас еще не убедил, попробую закончить притчей. Вообразите себе, что вы идете мимо пруда, в котором тонет ребенок. Вы категорически не умеете плавать, вы точно это знаете, потому что пару раз уже тонули и были чудом спасены. Поэтому вы стоите на берегу, заламывая руки, пока ребенок у вас на глазах идет ко дну. Вины на вас нет, но если вы потом до конца жизни не чувствуете угрызений, из вас вынута какая-то важная моральная шестеренка. И если вы не поняли этой притчи — то же самое.
Понравился материал? Помоги сайту!
Подписывайтесь на наши обновления
Еженедельная рассылка COLTA.RU о самом интересном за 7 дней