Как связаны психология и политика — лекция Леонида Гозмана
Леонид Гозман Фото: Александр Петросян/Коммерсантъ В 2015 году в рамках «Публичных лекций Полит.ру» выступил Леонид Гозман с темой «Психология перемен: психологические детерминанты и психологические последствия социальных изменений». Сегодня мы публикуем лишь часть лекции. Полная версия и видеозапись выступления доступны по ссылке.
Гозман рассказывает о том, как связаны политические решения с психологией отдельных людей в демократическом и авторитарном режимах. Как люди привыкают к диктаторам, как оправдывают их решения, а также объясняет, почему диктатуре, если она хочет сохраниться, необходима любовь.
Леонид Гозман — государственный деятель, кандидат психологических наук, доцент кафедры социальной психологии МГУ им. Ломоносова.
28 апреля в клубе «Клуб» выступит Евгений Верлин — китаевед, журналист, бывший корреспондент ТАСС в Китае. Тема лекции — «Китай — Россия — Украина: геополитические качели». Регистрация желательна, но не обязательна.
Каковы вообще концепции движущих сил истории? Их несколько. Есть концепция Маркса. Люди постарше ее учили, сдавали экзамены, не хочу подробно повторять известные тезисы.
Есть представление о жестком детерминизме истории. Ну, есть некий субъект: это либо Бог, либо синонимичная ему, в данном случае, история. Ну, или высшие силы, марсиане управляют, инопланетяне. <...> Всё идет так, как задумано. Так и будет, люди могут трепыхаться, они чуть-чуть могут повлиять на какие-то орнаменты. Но, вообще, произойдет то, что должно произойти, то, что предначертано. Это одна концепция.
Другая концепция — что историей рулят безличные или коллективные субъекты. Причем часто эти субъекты не временные, например, масоны. Масоны, как известно, когда-то очень давно задумали захватить мир, это произошло в какие-то незапамятные времена, и с тех пор они выполняют этот план. Вот всё меняется, а они не меняются.
***
Или же в истории много значит случайность. Вот не успел бы Д’Артаньян с подвесками прибыть в Париж — и всё, была бы война между Англией и Францией, английские войска бы высадились в Ля Рошели. <...> Но он успел, слава Богу. А другой Д’Артаньян, наверное, не успел. И тогда началась война.
***
Это разные представления об истории, но я хотел бы показать, что психологические феномены, чувства, эмоции людей, их желания, их вера влияют на политические процессы, влияют очень сильно на самом деле. Потому что все решения принимают люди, а не холодные компьютеры. Люди всегда эмоциональны, у людей всегда очень сложная, многоступенчатая мотивация. И каждый человек, трижды президент, император или кто угодно, принимает решение как человек. И как его обижали в детстве, или как у него было с девушками в юности, или как еще что-то — это всё влияет на решение «бомбить или не бомбить». Это всё влияет не потому, что он плохой человек, а потому, что человек иначе не может.
***
О решениях, которые принимают первые лица — премьеры, президенты, губернаторы. Кажется, там всё сугубо рационально — компьютеры, эксперты и прочее. Но они же экспертов подбирают под себя. Вот Гайдар задавал вопросы мне по некоторым проблемам. Почему мне? Я что, самый умный? Можно было другому задать, но мне он доверял, понимаете? Поэтому он спрашивал меня. А я задавал вопросы другим экспертам, которым тоже доверял, которые мне были близки.
Вот так это и идет всегда, иначе быть не может. Т. е. в той информации, которая поступает первому лицу, изначально присутствуют определенные личностные искажения: информация готовится теми людьми, которым он доверяет, которые ему близки и симпатичны, про которых он чувствует, что они «одной крови».
***
Внешняя политика еще больше психологизирована, потому что она более закрыта: переговоры ведутся в тайне, степень контроля со стороны парламента или прессы снижена, а значит, она более персонифицирована. Например, российско-американские отношения сегодня — это отношения Путина с Обамой. Путин не любит Обаму, не любит и не уважает: он «не пацан». Обама не любит Путина, они друг друга терпеть не могут. Об этом мне рассказывали люди, близко работавшие с Обамой. Обаму трясет от Путина. Эти взаимные чувства прорываются в их выступлениях. И эта личная, человеческая неприязнь, естественно, очень сильно влияет на отношения двух великих держав.
***
Чем более авторитарна система, тем более персонифицирована политика. Это даже в названиях стран отражается: «гитлеровская Германия», например. Никто не говорит «меркелевская Германия», хотя Меркель — такой влиятельный, такой серьезный человек, фактически самый влиятельный политик Европы. Но никто не говорит «меркелевская Германия», никогда этого не говорят. Потому что у Меркель политика Германии менее персонифицирована, чем политика при Гитлере.
***
Психологические особенности авторитарного лидера могут привести страну к катастрофе. Пример: Гитлер был искренним антисемитом, евреев просто не выносил. В одной из последних дневниковых записей фюрер написал: «Тому, кто придет после меня, я могу завещать одну вещь: еврейский вопрос надо решать более решительно, чем решал его я». Он жалел, что мало убил, надо было больше.
Если бы не репрессии по отношению к евреям, то не исключено, что Гитлер смог бы договориться с западными союзниками. Потому что они боялись Сталина ничуть не меньше, чем Гитлера. И правильно делали. Возможно, он мог бы договориться, но его дикий физиологический антисемитизм привел к невозможности для западных демократий о чем-то договориться. <...> Не был бы он таким патологическим антисемитом, черт его знает, может, и договорились бы, а может, и история Европы была бы другой, уже после 1940-х годов.
***
Давайте говорить о психологических вещах. Что стабилизирует ситуацию? Это три психологических феномена: страх, согласие и любовь. Страх перед санкциями, которые может применить власть. Тот, у кого пистолет, и тот, у кого нож, в общем-то, сильнее, с помощью доброго слова и пистолета можно добиться куда большего, чем с помощью доброго слова, как известно. Я боюсь, поэтому и подчиняюсь.
Ко мне приходят люди от оккупантов и собирают дань. Я плачу дань. Почему я плачу дань? Почему я отдаю свое зерно, свой скот и так далее? Потому что они вооружены. Они и так-то могут спалить дом, а уж если не дать, то точно спалят. Но это очень ненадежная система. Она стоит только до тех пор, пока у главного человека есть достаточно вооруженных людей, которых он может посылать собирать дань. Как только мы видим, что этих людей нет, мы перестаем платить дань, потому что — а зачем?
***
Штыки хороши всем, кроме одного: на них нельзя сидеть. И страх — это тоже вещь не очевидная. Можно сказать, что это рациональная, не психологическая вещь, просто оценка того, что он сильнее, он может нанести непоправимый, неприемлемый ущерб, поэтому я ему плачу. Это представление, что он сильнее, которое (представление) может быть правильным, а может — и ошибочным.
***
Следующий психологический механизм, стабилизирующий политическую ситуацию, — согласие. Вы должны согласиться с тем, что вами правят те, кто правит, и так, как правят. Собственно, это и есть легитимность.
И еще один неожиданный механизм — любовь. Система стабильна, если вы любите вождя и систему в целом, если чувствуете, что всё это ваше, родное.
***
Особенно сильно любят жестоких. Если сравнить разных политических деятелей и выделить ту группу, к которым у людей возникло сильное чувство любви и восторга, то это всё были звери и монстры. Саддам Хусейн, Сталин, Гитлер, Ким Ир Сен, Ким Чен Ир...
***
Можно, конечно, сказать, что любовь к диктатору — патология. Но это не объяснение, а уход от него. Нельзя объявить больными миллионы людей и на том успокоиться.
Итак, в чем причина любви к тиранам? В основе <...> лежит практикуемый ими ненаправленный террор. Здесь важны не объемы пролитой крови — не только они! — но, прежде всего, то, что жертвой может стать абсолютно каждый.
Самые кровавые кампании в истории СССР были направлены не на конкретные социальные или этнические группы, а непонятно на кого. На троцкистов, например, в конце 1930-х, когда никаких троцкистов давно не осталось — расстреляли всех.
Почему это важно? Допустим, репрессируют офицеров Белой армии. Мне-то что? Я спокоен, я же не служил в Белой армии. А вот если объектом террора становится группа без четких признаков, дело другое. Троцкистом, например, мог оказаться и профессор, и тракторист, и сторож колхоза. Кто троцкист, а кто нет, определял следователь НКВД.
***
Так вот, если я не знаю, подпадаю я под удар или нет, но понимаю, что могу попасть в любой момент, то тогда какой у меня выход? Восстать? Герои восставали. Почти все они погибали, их уничтожали.
Что еще можно делать? Можно принять этот кафкианский мир и продолжать жить, зная, что жизнь может оборваться в любой момент. Конечно, были люди достаточно сильные, что идти по этому пути и при этом оставаться людьми, книги писать, наукой заниматься, а у двери годами держать «тревожный мешок» — теплую одежду, лекарства на случай, если будут забирать и не дадут собраться. Но на это нужны силы, которые есть далеко не у всех.
А самый легкий, доступный каждому способ — полюбить источник зла. Если я его люблю, он мудр, прекрасен <...>, тогда мне не надо его бояться, он же уничтожает врагов. Я же не враг. А он столь мудр и прекрасен, что он-то знает, что я не враг. То есть меня могут взять только по ошибке. Но я обращусь к нему, и он ошибку исправит.
***
Диктатура иррациональна и обычно неэффективна — достаточно посмотреть на уровень жизни в демократических и в авторитарных странах. Почему ей нужна любовь? Чтоб не опираться только на войска. Это просто невозможно, войск не хватает. <...> Любой власти, в том числе диктатуре и прежде всего диктатуре, нужна любовь.
Демократии тоже нужна любовь, на самом деле в меньшей степени, она может без нее обойтись. Но диктатуре любовь абсолютно необходима. При последнем голосовании за Башара Асада некоторые молодые люди, голосовавшие за него, смазывали палец своей кровью: часть из них голосует отпечатками пальцев. Они смазывали палец кровью и вот так вот отмечали, демонстрировали, как они преданы Башару Асаду.
Смотрите также: Как работает «историческая политика» — лекция Алексея Миллера Психология перемен — лекция Леонида Гозмана