Франклин Рузвельт поверил Сталину — и оказался неправ

Бал у Сатаны

Выписываю из Дневника Елены Сергеевны Булгаковой.

«…Бал у американского посла. М. А. в черном костюме. У меня вечернее платье исчерна-синее с бледно-розовыми цветами. Поехали к двенадцати часам. Все во фраках, было только несколько смокингов и пиджаков.

Афиногенов в пиджаке, почему-то с палкой. Берсенев с Гиацинтовой. Мейерхольд и Райх. Вл. Ив. с Котиком. Таиров с Коонен. Буденный, Тухачевский, Бухарин в старомодном сюртуке, под руку с женой, тоже старомодной. Радек в каком-то туристском костюме. Бубнов в защитной форме…

В зале с колоннами танцуют, с хор — прожектора разноцветные. За сеткой — птицы — масса — порхают. Оркестр, выписанный из Стокгольма. М. А. пленился больше всего фраком дирижера — до пят.

Ужин в специально пристроенной для этого бала к посольскому особняку столовой, на отдельных столиках. В углах столовой — выгоны небольшие, на них — козлята, овечки, медвежата. По стенкам — клетки с петухами. Часа в три заиграли гармоники и петухи запели. Стиль рюсс.

Масса тюльпанов, роз — из Голландии.

В верхнем этаже — шашлычная. Красные розы, красное французское вино. Внизу — всюду шампанское, сигареты.

Хотели уехать часа в три, американцы не пустили — и секретари и Файмонвилл (атташе) и Уорд все время были с нами. Около шести мы сели в их посольский кадиллак и поехали домой. Привезла домой громадный букет тюльпанов от Боолена…»

Этот бал нашумел на всю Москву, даже попал в великую литературу — бал у Сатаны в «Мастере и Маргарите», помните?

…А зачем бал?

Главный устроитель этого бала консульский секретарь Чарльз Тэйер написал смешные мемуары «Медведи в икре» — «о давних приключениях и шалостях той молодой компании». Живописал в подробностях и это мероприятие.

…Медвежонок (использовался в качестве реквизита), который обделал новенький мундир маршала Егорова, начальника Генштаба. «Полдюжины официантов при помощи носовых платков и чашек для ополаскивания рук уже промокали и вытирали генерала. Но ущерб был слишком велик, чтобы его можно было исправить полумерами, и генерал впал в знакомое мне состояние взбешенного военного. «Что за дворец здесь у вас? — закричал он на меня. — Американцы приглашают гостей в одну кучу с дикими зверями? Посольство, что — цирк? Передайте послу, что советские генералы не привыкли к тому, чтобы к ним относились как к клоунам». С этим он выскочил из комнаты во входную дверь, а я семенил за ним, безуспешно пытаясь объяснить, что это происшествие никоим образом не было предусмотрено. Но Егоров все равно ругался и кричал, когда выходил через дверь. «Это последний раз, когда я прохожу через эту дверь», — заключил он, маршируя прочь от дома.

…Через час старший охранник вызвал меня к входной двери.

— Пришел еще один гость, — объяснил он. Я поспешил ко входу как раз в тот момент, когда вошел генерал Егоров в совершенно новом кителе…»

«…В девять часов утра следующего дня горстка самых крепких из гостей все еще не давала отдохнуть оркестру. В десять наш прием вновь завелся от грузинского танца Тухачевского в паре с новой звездой балета Лелей Лепешинской. Это был последний раз, когда Тухачевский появился в посольстве, прежде чем был расстрелян…»

Легкомысленный Тэйер только раз (и то — между прочим) упомянул о дальнейшей судьбе только одного из гостей — Тухачевского. Но расстреляны были и маршал Егоров, и Мейерхольд, и Бухарин, и Бубнов… Булгаков Михаил Афанасьевич, по какому-то недоразумению, не пострадал. Остальные — почти все.

Бал устраивался, чтобы укрепить завязавшиеся американо-советские отношения — в рамках политики президента Рузвельта,

который был почему-то уверен, что он неминуемо цивилизует Сталина и его режим, движущийся к демократии и плюрализму. А куда еще ему двигаться?

Орден Ленина от Сталина

«Буллит (посол — Ред.) разделял убеждения Рузвельта относительно будущего направления Советского Союза. Оба верили, что коммунистическая революция — событие, совпадающее с общим направлением человечества к демократическому миру». Так написал в своей книге «Между Рузвельтом и Сталиным» американец Деннис Данн — о первых пяти послах США в СССР. Книгу издали у нас в начале ХХI века. Она во многом звучит, как пророчество; цитирую я ее с опаской.

В коммунистическом перевороте президент США углядел продолжение великого американского эксперимента свободы. Для него, так же, как и для многих других американских интеллектуалов, «Россия представляла собой братство, духовного преображение — просто Страна благодати». «Рузвельт считал, что Сталин — будущий демократ, который будет сотрудничать с ним в конце войны с целью установления нового мирового порядка, где будут действовать демократические правительства под защитой той или иной организации коллективной безопасности. Однако Сталин не оценил эту милую фантазию, наоборот, проявил подозрительность и враждебность; и тогда Рузвельт пришел к выводу, что часть Восточной Европы — оправданная цена за то, чтобы Сталин считал Соединенные Штаты своим другом и союзником. Кроме того, это может дать толчок для роста демократии в СССР.

Он верил, что Советская Россия — страна, требующая понимания и терпения, а у США есть особый долг помочь России стать полноценным членом сообщества наций».

Все послы приезжали в Москву убежденнейшими сторонниками курса Рузвельта. Четверо уезжали из Москвы, полностью разочаровавшись и в Сталине, и в своих заблуждениях по его поводу — Буллит, Штейнгарт, Стэндли и Гарриман. Один — Джозеф Дэвис — ни в чем разочарован не был.

Дэвис был выскочкой, человеком, который изолировал или уволил опытных специалистов, чтобы предотвратить критику Сталина. Он, посол, не знал истории и культуры России, не знал русского языка; не знал истории и языков других народов, живших под властью Сталина. Более того, он фабриковал факты, сочиняя абсурдные и фантастические объяснения в оправдание преступлений Сталина. Он признавал господство террора в советском обществе, но он оправдывал его как необходимое средство быстрой модернизации страны.

Дэвис просто отказывался подвергать критике Кремль, бросать ему вызов или вступать с ним в конфронтацию. Сталинская Россия словно стала его клиентом, и поэтому он «был обязан оказывать ей юридическую защиту независимо от степени виновности».

Если чистки и бросают тень на правительство, утверждал профессиональный юрист Дэвис, их нельзя связывать с именем Сталина. Все граждане любят и уважают его. Сталин — «человек, ведущий чистую жизнь, скромный, склонный к уединению, человек, имеющий единственную цель в жизни», и «наравне с Лениным он быстро превращается для масс в идеал, в сверхчеловека».

На Дэвиса также производили впечатление подчиненные Сталина. Ворошилов был «человеком интеллектуальной мощи»… Вышинского Дэвис описывает как «спокойного, бесстрастного интеллектуала, искусного и мудрого», который «проводил суд об измене таким образом, что его приемы завоевали мое уважение и восхищение как юриста»… Молотов изображен как «исключительный человек огромной интеллектуальной силы и мудрости»…

В отличие от Буллита, которому Сталин, в конце концов, стал представляться врагом Соединенных Штатов, мрачным, подозрительным диктатором, убивающим и бросающим в тюрьму и подлинных и воображаемых оппонентов, Дэвису «Великий рулевой» явился современным Марком Аврелием — мудрым, вдумчивым, добрым, но вынужденным в создавшихся условиях применять суровые меры. «Создается впечатление мудрости, сдержанности и силы ума. Его карие глаза очень добры и ласковы. Ребенку было бы приятно посидеть у него на коленях, и собака прильнула бы к его ногам…»

Будучи сторонником концепции Рузвельта до мозга костей, Дэвис с самого начала решил закрыть глаза на все эксцессы и особенности сталинской России во имя высшей задачи — эволюции Советского Союза к демократии.

Он хотел полностью открыться перед Сталиным, показать ему, что Соединенные Штаты — друг, а не противник.

«Ни Рузвельт, ни Дэвис не были особо выдающимися людьми и не владели особым умением ясно выражать мысли, но оба понимали политику в условиях демократии, — пишет Деннис Данн. — Они знали, как важно восприятие людей, и поэтому ценили хорошую политическую рекламу и работали со средствами массовой информации… Разумеется, оба верили в неизбежность демократии как мирового движения: это была простая вера того рода, которая стала у них и многих других американцев источником своеобразного мягкого высокомерия. Эта вера как у Рузвельта, так и у Дэвиса создавала известную беспечность, даже доверчивость в отношении вопросов внешней политики. Для них американская внешняя политика была проста: поддерживать демократии или зачаточные демократии, даже если они в настоящий момент представляют собой безжалостные диктатуры, и противостоять империалистическим или зарождающимся империалистическим государствам, даже если у них имеются демократические или представительные институты. Дэвис с особенным подозрением относился к ценностям Старого Света».

Дэвис написал книгу «Миссия в Москву» и снял по ней фильм, в годы войны показанный в СССР. И в книге, и в фильме горячо приветствуются сталинские «чистки». При этом семья посла скупала по сходной цене русские художественные ценности — их супруга посла, Маджори отправляла в Вашингтон, где они легли в основу Хиллвудского музея искусств. Сталин все это дозволял, чтобы отблагодарить Дэвиса. Единственный из западных дипломатов он получил от Сталина в знак признательности орден Ленина.

«Пусть шумят»

Посол Лоуренс Штейнгардт после заключения пакта «Молотов-Риббентроп» неоднократно предупреждал о возможности германского нападения. В ответ ему откровенно хамили.

5 июня 1941 г. Из беседы заместителя наркома иностранных дел СССР Лозовского с послом США в СССР Штейнгардтом:

«…По мнению Штейнгардта, в ближайшие 12 месяцев, а некоторые считают, в ближайшие 2- 3 недели, Советский Союз будет переживать величайший кризис. Его удивляет, что в такое тяжелое время Советский Союз не хочет укрепить своих отношений с Соединенными Штатами. Из получаемых писем у него создается впечатление, что Вашингтон сейчас зол на Советский Союз и считает, что он занимает недружественную позицию по отношению к Соединенным Штатам. Люди, которые 6 месяцев тому назад дружественно относились к СССР, сейчас относятся враждебно…»

Лозовский ему отвечал:

«Г-н Посол сказал, что некоторые депутаты хотят выступить в Конгрессе против СССР. Нас мало трогают такого рода выступления. Если есть депутаты, которые хотят устроить шум и скандал в Конгрессе, то пусть шумят, это их дело».

Посол знал, что говорил. Через две недели война началась. Тон разговоров с американцами тут же сменился. Через месяц в Москву прилетел специальный посланник Рузвельта, его личный друг Гарри Гопкинс.

Сталин беседовал с Гопкинсом «с откровенностью, беспрецедентной в советской истории последних лет, насколько она мне известна», — писал Штейнгардт государственному секретарю. Он реалистично рассказывал об ужасном положении, в котором оказался Советский Союз. Он сказал, что Советский Союз выстоит при условии массированной помощи. Он просил автоматы, винтовки, 20 тыс. зенитных пушек и листовой алюминий для самолетостроения. Он осудил Гитлера за нарушение слова. Он сказал Гопкинсу, что «все страны должны соблюдать минимальные моральные принципы, и без таких моральных принципов страны не могут существовать». Он объявил: «Нынешние германские руководители не соблюдают таких минимальных моральных принципов, и поэтому они представляют собой антиобщественную силу в современном мире». Необходимо соблюдать соглашения и договоры, подчеркнул Сталин.

Очевидно, Гопкинс не понял, что он имеет в виду пакт Молотова-Риббентропа, иронизирует Д.Данн.

Гопкинс не стал затрагивать вопросы о нацистско-советском альянсе, об агрессии против Польши, Финляндии, Прибалтийских государств и Румынии. Гопкинса не интересовал тот факт, что Сталин был диктатором тоталитарной страны…

Гопкинс просил Сталина любезно предоставить Соединенным Штатам две возможности: допустить военных обозревателей на Восточный фронт и дать разрешение на открытие американского консульства во Владивостоке.

Сталин отверг обе просьбы.

Союзники так себя не ведут

Следующий посол, Уильям Стэндли, прибывший в Москву в 1942 году, был профессиональным военным, адмиралом. Его план состоял в том, чтобы «встретиться с Молотовым и Сталиным, откровенно раскрыть наши карты и без обиняков поговорить по-простому, по-моряцки. Люди, с которыми мне предстояло иметь дело, были всего только людьми, рожденными от женщины. Учитывая мой большой опыт обращения с людьми самых разных профессий, я и с этими бы справился».

Позднее у него возникли основания сомневаться в своей гипотезе о происхождении советских руководителей, заметил Д. Данн.

Советские товарищи никогда не отвечали на вопросы и не делились информацией. Когда посол выражал обеспокоенность в связи с чем-либо, будь то разрешение японцам рыбачить в советских территориальных водах, или отказ в выдаче виз женам американских дипломатов, все вопросы переадресовывались и, как правило, не решались. Когда посол запросил сведения о производстве бензина в Японии, никакой информации ему предоставлено не было.

Стэндли полагал, что союзники так себя не ведут.

«Сталин жил в мире, лишенном нормальных человеческих чувств. Он был безжалостным убийцей, который был отрезан ото всех человеческих институтов или сам отрезал себе путь к ним. Он считал, что террор и насилие — естественные и положительные явления. Он верил в классовую борьбу, в мир, поделенный на людей, принимавших его волю, и людей, не принимавших ее, где он один определял мораль и международное право. Он с легкостью обманывал таких прогрессивных идеологов, как Рузвельт и Гопкинс, веривших, что он — демократический руководитель, который пытается справиться с трудными проблемами внутри своей страны и с германской агрессией. Он также обманывал таких реалистов, как Черчилль и Гарриман, веривших, что даже у Сталина есть искра человечности, и подвергавших сомнению его злой гений, потому что его народ сражался против нацистов».

В конце февраля 1943 года Сталин заявил, что Красная Армия практически одна, своими силами ведет войну с Германией. Рузвельт решил не замечать этого пренебрежения. Его жена в письме к дочери Анне 28 февраля выразила то, о чем, несомненно, думал муж: «Речь Сталина показалась мне наглой и неумной; я полагаю, что она была рассчитана на успех внутри страны».

Стэндли решил, что настало время привести в действие «принцип взаимности». И совершил беспрецедентный поступок.

«Знаете, ребята. С тех самых пор, как я сюда приехал, — объявил он специально собранной группе американских журналистов 8 марта, — я искал признания в русской прессе того факта, что они получают материальную помощь не только по линии ленд-лиза, но и через Красный Крест и «Русско-американскую организацию помощи», но никакого подтверждения этому не обнаружил».

«Это неофициальное заявление или мы можем его использовать?» — спросил Генри Шапиро из агентства ЮПИ.

«Используйте», — ответил Стэндли. Он сообщил, что американский народ знает, какие огромные поставки техники и другой помощи направляются в СССР, но русские люди об этом не знают. Неправильно давать неверную информацию народу Америки, который оказывает такую громадную помощь и думает, что помогает русским людям. Таким же образом русские граждане не знают, что получают помощь от американского народа, который предоставляет ее по дружбе.

Газетчик спросил, почему Кремль не освещает в печати помощь, которую предоставляют Соединенные Штаты.

«Советские власти, — ответил посол, — кажется, стараются создать впечатление у себя в стране и за рубежом, что ведут войну одни,

используя свои собственные ресурсы, и при этом не желают признавать, что получают помощь от кого-то еще».

Это подействовало!

Сталину доверять нельзя

Для любого сообщения в редакцию корреспонденты должны были предварительно сдать текст советским цензорам. Раздраженные и растерянные цензоры связывались с вышестоящими инстанциями по поводу этих новостей. Наконец, после пятичасовой задержки разрешение на выпуск было дано. «Главный цензор, мать которого умерла от голода в блокадном Ленинграде, побледнел от ярости. Он считал недовольство американцев пустяком по сравнению с теми жертвами, которые советские люди приносили на Восточном фронте».

Послу звонил Молотов, утверждал, что любой простой советский человек «знает наизусть число танков и самолетов, которые мы получили из Америки». Но Стэндли стоял на своем. Он сказал Молотову, что у него нет вещественных доказательств благодарности Москвы за помощь.

После этого советские товарищи вдруг напечатали, как выразился Стэндли, «настоящий поток заявлений», в которых звучала благодарность Соединенным Штатам за помощь. Посол был рад.

Когда Стэндли подал в отставку и приехал в Вашингтон, с ним провели беседу Рузвельт, Гопкинс и Гарриман. Впечатления Стэндли заметно отличались от впечатлений Дэвиса. Он заявил собеседникам, что Сталину доверять нельзя и что советские товарищи будут стараться создавать государства-сателлиты в Восточной Европе. Он предупредил своего сменщика Гарримана, что в Москве его ждет «тяжкая работа». Гарриман ответил: «Я знаю, что будет трудно, но они всего лишь люди, эти русские. А к Сталину можно найти подход».

Позднее Гарриман признался: «Очень многие на Западе разделяли такое мнение: они считали, что знают, как вести себя со Сталиным. Признаюсь, что и у меня не было иммунитета от этой заразной мысли».

В 1943-м Гарриман направил свою дочь Кэтлин и недавно назначенного дипломата Джона Мелби в советскую комиссию по расследованию преступления в Катыни. Кэтлин и Мелби пришли к заключению, что это преступление совершили немцы. Гарриман быстро поддержал их выводы, о чем сообщил Рузвельту и Гопкинсу.

На ложь о Катыни закрыли глаза.

Генерал Дин в письме генералу Маршаллу из Москвы: «Правда состоит в том, что они практически не хотят иметь дела с иностранцами. Любой запрос или предложение, которое мы направляем советским товарищам, встречается с презрительным отношением. Они просто не понимают, как можно отдавать и не брать ничего взамен, поэтому наша помощь воспринимается с подозрением… Каждая сделка считается законченной, а услуги, оказанные в прошлом, забыты. Участник сделки считается или ловким торговцем, достойным восхищения, или сосунком, достойным презрения. У нас хранятся толстые пачки писем, направленных советским товарищам, и отсутствуют письма, полученные от них. Возможно, в Вашингтоне ситуация иная, но я сомневаюсь в этом. Короче говоря, мы находимся в положении дающих и просителей одновременно. Это недостойное и нездоровое для престижа США положение».

Рузвельт ошибся

«Конечно, русские, как и другие народы Советского Союза, участвовавшие в войне против нацистов, заслужили самую высокую оценку, — пишет Данн. — Они сражались стойко и героически. Вопреки тому, что бездарное руководство, применявшее плохую военную тактику и щедро жертвовавшее людьми, привело к огромным человеческим потерям, советские люди приняли на себя основной удар нацистской военной машины».

Декларация двадцати шести Объединенных Наций, провозглашавшая 1 января 1942 года, что война ведется «за защиту жизни, свободы, независимости, религиозной свободы и за сохранение гражданских прав и справедливости», звучала впустую в силу того, что всем подписывающим было уже известно о сталинизме.

Рузвельт, Черчилль и Сталин часто употребляли одинаковые слова, но имели в виду разные вещи.

Рузвельт верил, что в будущем Россия станет эти цели поддерживать.

Рузвельт ошибся.