Литература и квиры
25 января 2024 года DOXA признали «нежелательной организацией».
Если вы находитесь в России или планируете в нее возвращаться, вам нельзя репостить наши материалы в соцсетях, ссылаться на них и публиковать цитаты.
Подробнее о том, что можно и нельзя, читайте в карточках.
24 ноября 2022 года Госдума приняла закон, который запрещает «пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений» среди граждан_ок всех возрастов. Цензура уже затронула книгоиздательство: в Москве с полок библиотек убирают книги зарубежных и российских писатель_ниц, которые каким-либо образом затрагивают квир-тематику. В истории России квир-литература и её создатель_ницы уже переживали подобную тотальную цензуру.
DOXA поговорила с поэтом и главным редактором первого российского альманаха гей-литературы «РИСК» Дмитрием Кузьминым и исследовательницей квир-литературы и театра Татьяной Клепиковой о том, как развивалась квир-литература в СССР и какие яркие этапы можно выделить в этом направлении.
Редактор
Редактор
АхиллИллюстраторка
Иллюстраторка
Ира ГребенщиковаПубликация
9 января 2023 г.
Квир-литература. О чём она?
В последнее время слово «квир» употребляется как некий зонтичный терминПод зонтичным термином принято понимать обобщение, которое включает в себя несколько похожих структур. (не строго научный, конечно), объединяющий любые альтернативы гетеропатриархальной нормеВ литературном смысле — это произведение, где мужские цисгендерные ценности ставятся выше остальных.. В этом широком смысле феминистское письмо, например, — это тоже квир, даже если оно, скажем, гетеросексуальное и цисгендерное, потому что оно направлено на проблематизацию и подрыв традиционных гендерных моделей поведения, навязывающих не только женщине, но и мужчине чрезвычайно узкий коридор возможностей для личностной самореализации. Чаще, однако, в нестрогом смысле говорят о квир-литературе и квир-культуре как о синониме ЛГБТ-литературы и ЛГБТ-культуры, и это неверноПодробнее об этом можно прочесть в статье Дмитрия под названием «Что это за зверь такой?» .
Дело в том, что буквы Л, Г, Б, Т и т. д. возникли в XX веке в рамках представления о том, что людей можно разделить на конечное (и небольшое) число типов в связи с их эротическими предпочтениями и гендерными идентичностями. Это не такая очевидная идея на самом деле, потому что предпочтения у людей были самые разные примерно всегда, но это совсем не обязательно понималось как повод для классификацирования.
Но когда эта идея возникла и укоренилась в виде понятия «сексуальной ориентации» — а на то были самые разные причины в конце XIX — первой половине XX веков, — то за сформировавшимися идентичностями последовала и их репрезентация в искусстве: если писатель_ница (художни_ца, режиссёр_ка и т. д.) интерпретирует свою индивидуальность в том числе и через принадлежность к определенной группе людей, то это вполне может отражаться в его или её творчестве. Не потому что гей непременно пишет про геев или для геев, а потому что осознание тех или иных особенностей, способствующих чувству единения с одними группами и отличности от других, позволяет увидеть и почувствовать то, чего другие люди не замечают и не ощущают. На этом основании в XX веке выросли гей-литература и лесбийская литература.
Но в конце XX века на смену гей-парадигме стала приходить квир-парадигма, смысл которой как раз в том, чтобы разрушить возникшие ранее классификации, потому что и человеческое желание, и реальность человеческих взаимоотношений совершенно не обязаны в них укладываться. То есть, грубо говоря, гей-литература рассказывает о том, чем мужчина, который любит другого мужчину, отличается от мужчины, который любит женщину. А квир-литература заявляет, что любить можно кого угодно и половая и гендерная принадлежность всех участни_ц отношений совсем не так важна, как мы привыкли думать.
И тот, и другой подход имеют смысл, но первый гораздо старше и, в общем, понятней второго, поэтому гей-литературы и лесбийской литературы в мире вообще, и даже в России в частности, уже написано какое-то вполне осязаемое количество (бисексуальность и трансгендерность, впрочем, представлены значительно меньше), тогда как квир-письмо находится только в стадии формирования.
Какие пути развития были у ЛГБТ-литературы в СССР? Например, Рюрик Ивнев и Николай Клюев не скрывали свою ориентацию, а муж Михаила Кузмина был расстрелян.
Какие репрессии применялись к представителям квир-литературы и как люди выражали себя, когда всё это было под жестким запретом?
Понимаете, советская власть просуществовала более 70 лет и прошла в своем развитии много этапов. Так что ориентацию не скрывали в одно время, расстреливали [за неё] в другое, а цензура была в третье… Михаил Кузмин, основоположник русской гей-литературы, более или менее открыто говорил в своих произведениях о любви и сексе между мужчинами на протяжении четверти века — от первых публичных выступлений в самом начале столетия до последнего прижизненного сборника стихов «Форель разбивает лёд», вышедшего в 1929 году.
С той разницей, что публикации Кузмина середины 1900-х гг. вызвали скандальный резонансО первом романе Кузмина «Крылья» по-разному отзывались многие поэты той эпохи. В их числе Блок, Гиппиус, Горький и Брюсов. во всем российском культурном сообществе, которое, впрочем, было не слишком велико относительно масштабов страны, а на «Форель…», одну из, может быть, десятка главных русских поэтических книг столетия, в СССР не появилось ни одного печатного отзыва.
То есть на этом этапе, в 1920-е годы, с геями боролись путем замалчивания и маргинализации — после того, как в первые послереволюционные годы были подавлены те фракции социалистического движения, для которых идея свободы распространялась в том числе и на сферу личной жизни.
Ну, а поскольку Советский Союз вообще был не про свободу, а про кабалу, то в 1934 году появилась и уголовная статья за секс между мужчинами. Но расстреливали — и Клюева, и спутника жизни Кузмина писателя Юрия Юркуна — совсем не за ориентацию. А, как обычно при Сталине, ни за что. Так что гей-литературы или лесбийской литературы с начала 1930-х в СССР не было не потому, что именно она как-то специально преследовалась, а потому что преследовалось вообще все, что не ходило строем и не славило вождя.
Но, надо сказать, и хрущёвская либерализация рубежа 1950–1960-х эту сферу совершенно не затронулаГлавлит (аппарат цензуры) был переведен под контроль Совета министров СССР и, следовательно, получил еще больше влияния и контроля за выпуском новых книг., что не очень удивит нас, если мы посмотрим на то, что происходило в это время в соответствующем вопросе в Западной Европе, где в 1920-е годы была определенная вольница в приватной и эротической сфере, особенно в догитлеровской Германии, а после 1945 года гомосексуалов, которых фюрер отправил в концлагеря, даже не реабилитировали.
И когда к 1970-м годам Советский Союз вошёл в эпоху брежневского застоя, то вопрос с геями и культурой решался просто: когда культурный деятель чем-то кому-то мешал, это становилось отличным поводом его убрать, вплоть до тюремного заключения: отсюда уголовные дела режиссёров Параджанова и Корогодского, историка Клейна, несколько более раннее — дело пианиста Штаркмана и так далее.
В то же время, когда императору Александру поступил донос насчёт гомосексуальности Чайковского, император наложил резолюцию в духе «задниц в России много, а Чайковский один» — (так что пускай себе, не трогайте). И среди деятелей позднесоветской культуры таких Чайковских было некоторое количество, больше в музыке и в театре, но и в литературе тоже. При условии, что они на публичном уровне помалкивали — и они помалкивали до конца советской эпохи, а также и после её окончания, — каминг-аута, даже когда стало вполне себе можно, не совершил никто. И это подсказывает нам, что главные запреты у людей в головах, особенно если люди запуганные.
Как глобально работал аппарат цензуры в СССР? Какие пути проходил текст перед тем, как быть изданным? Изменилось ли это в современной России и если да, то как и почему?
Аппарат цензуры работал в СССР превентивно: всё, что публиковалось, должно было сперва получить цензурное одобрение. Как в Российской империи, опять же. С той разницей, что в империи само издательское дело оставалось частным, а в СССР с начала 1930-х была государственная монополия на книгопечатание и издание периодики (ну и на любую другую культурную деятельность). Иногда цензоры чего-нибудь прозёвывалиИзвестна история про филолога Владимира Лифшица, который перевел стихи английского поэта Джемса Клиффорда, где тот критиковал войну и советскую власть. На самом деле Джемс Клиффорд был мистификацией, которую выдумал Лифшиц. Он придумал ему биографию и «переводил» его стихи, чтобы обойти цензурные ограничения., но это по большей части была всякая мелочь: напечатали стишок — а у него первые буквы всех строчек складываются в какую-нибудь не усмотренную цензором фразу.
Мы рассказываем про военное вторжение России в Украину, протесты и репрессии. Мы считаем, что сейчас, когда десятки медиа закрылись или перестали освещать войну, доступ к независимой информации важен как никогда.
Ситуация в современной России не имеет с советско-имперским прошлым ничего общего, но имеет кое-что общее с ситуацией 1920-х годов: частные издательства, особенно малые и средние, могут (даже после 24 февраля) издать практически что угодно. Хотя я знаю случаи, когда отказывала типография: «Мы такое печатать не будем, ибо категорически не согласны, да и страшно». Вопрос в том, кто это увидит и прочтёт: «Форель разбивает лёд» вышла тиражом 2000 экземпляров — далеко не все важные книги постсоветских десятилетий дотянули до этой планки.
Тема эта довольно широкая. Скажу только, что если в развитых западных странах важнейшим инструментом популяризации новой и дискомфортной литературы является её пакт с университетом (и через преподавание, и через писательские мастерские и резиденции, и через альтернативные студенческие литературные проекты), то в постсоветском обществе университет как институция остался, за редчайшими исключениями, оплотом эстетической и идеологической рутины и, наоборот, препятствием к столкновению студентов, даже филологов, с современной литературой. Это, если хотите, тоже такая цензура, даже более эффективная: у запрещённой книги есть какая-то романтическая привлекательность, а у книги, изданной тиражом 500 экземпляров…[нет].
Возвращаясь в СССР, были ли у ЛГБТ-авторов какие-то легальные способы обойти цензуру и издать свой текст?
Люди, жившие в то время, по-другому представляли себе эту задачу. Отношения авторов, хотевших писать то, что они считают нужным, с советской властью, хотевшей, чтобы авторы писали то, что нужно ей, были определены двумя громкими судебными процессами: это дело Андрея Синявского и Юлия Даниэля в 1965–1966 годах, а также суд над Иосифом Бродским в 1972 году.
По итогам первого дела двух писателей посадили в тюрьму за то, что их книги, довольно безжалостно описывавшие советскую действительность, были напечатаны за границей. По итогам второго Бродского отправили в ссылку за то, что стихи у него были какие-то непонятные рабочему классу.
В результате у абсолютного большинства уважающих себя литераторов возникло стойкое представление о том, что не только никакое сотрудничество с властью, но и никакое активное противодействие ей на литературном фронте невозможны и нецелесообразны.
В целом отечественная литература ушла в подполье, её лучшие представители работали на должностях, не связанных с поэзией (или, наоборот, были вполне признанными официальными авторами — сочиняя сценарии для мультфильмов или переводя с языков живущих на территории СССР народов; недавно ушедший из жизни Михаил Ерёмин, поэт невероятной изысканной сложности, в молодости зарабатывал деньги пьесами про Ленина для детей, а стихи его, разумеется, не печатались вплоть до 1990-х).
А публиковались все они в самиздатских журналах, напечатанных на машинке, тиражом от 5 до 40 экземпляров. Эти люди полагали, что они работают на будущее (неизвестно, насколько отдалённое), потому что когда-нибудь наваждение официальной советской культуры развеется, и вся она, за очень немногочисленными исключениями, ухнет в помойную яму истории.
И вот в этой системе позднесоветского литературного самиздата и возник второй после Михаила Кузмина основоположник русской гей-литературы Евгений Харитонов, который умер в 1981 году в возрасте 40 лет, не опубликовав при жизни ни единой строчки. Однако в этом узком цеховом сообществе он пользовался высокой репутациейВ начале 80-х годов американское издательство «Ардис» собирало тексты непубликуемых в Советском Союзе писателей для альманаха «Каталог», куда планировалось включить и несколько произведений Харитонова. — скорее вопреки явно выраженной гей-тематике и, что гораздо важнее, гей-оптике, чем благодаря им.
Материальным свидетельством этой репутации стало посмертное присуждение Харитонову в том же 1981 году премии Андрея Белого — единственной в своём роде неофициальной русской литературной награды. Харитонов написал немного, на один средних размеров том (этот том был собран и издан в 1993 году, переиздан в отредактированном виде в 2005-м), и всё существенное в постсоветской гей-литературе так или иначе вырастает из этого тома. Я могу рассказывать о Харитонове довольно долго, но вместо этого отошлю лучше к только что вышедшей монографии Алексея Конакова «Евгений Харитонов. Поэтика подполья», подробно описывающей его судьбу.
Литературное отражение геевской или лесбийской идентичности советскому читателю было совершенно недоступно (кроме сильно урезанного корпуса текстов Кузмина). Но, правда, в какой-то мере оно стало доступным, начиная с 1970-х годов в переводной литературе. «Выигрыши» Хулио Кортасара вышли на русском языке в 1976-м, «Воспоминания Адриана» Маргерит Юрсенар — в 1984-м (это, разумеется, не всё, но две важнейшие вехи).
Кортасар был, видимо, более или менее гетеросексуален, Юрсенар любила преимущественно женщин, но писала всю жизнь о геях, однако оба они были великие писатели и, безусловно, хорошо знали материал. Так что о том, как устроена гей-идентичность изнутри, читатель этих книг мог составить довольно развёрнутое представление.
Важно, что иностранным авторам было в позднем СССР позволено больше, чем отечественным (это касается не только ЛГБТ-сюжетов). И это, конечно, было небольшой частью желания советской власти обманывать саму себя: «у нас такого нет».
Вы переводите с латышского, украинского, беларусского и так далее — встречалась ли вам квир-литература советского времени на других языках?
Надо сказать, что даже и постсоветского времени не очень встречалась. Характерно, в частности, что первый заметный трансгендерный поэт постсоветского пространства Фридрих ЧернышёвПоэт, переводчик. Родился в 1989 году в Донецке. Учился в Донецком медуниверситете. Активист ЛГБТ-движения, открытый транс*мужчина, квир-феминист. Участник квир-анархофем инициативы «Лавандовая угроза». Работал в программах профилактики ВИЧ-инфекции. Лонг-лист премии Аркадия Драгомощенко (2017). Живёт в Киеве. — из Украины, но пишет по-русски. И в Казахстане есть интересная феминистская и квирная поэзия, но, насколько я знаю, преимущественно на русском. В Латвии, разумеется, наоборот, но балтийские страны в культурном смысле не являются частью постсоветского пространства, это другая история.
А про ЛГБТ-письмо советского времени на других языках мне ничего не известно, и, безусловно, это может быть пробелом моего образования, но надо иметь в виду, что, во-первых, репрессии против независимой культуры на национальных окраинах советской империи были гораздо более жестокими, чем в центре, а во-вторых, во многих постсоветских странах сегодняшний уровень прав и свобод не выше советского времени, а ниже, так что если там что-то и было (и есть), то время для того, чтобы оно открылось взгляду, ещё не пришло.
Что, по вашему мнению, глобально изменится теперь в современном российском книгоиздательстве?
Насколько сегодняшняя цензура сможет пресекать появление квир-литературы? Какие обходные пути можно искать для выражения квир-идентичности?
Этого никто не знает, и нет никакого смысла играть в угадайку. Общая эволюция российской власти и российского общества в сторону агрессивного консерватизма наметилась давным-давно.
Непосредственно в данный момент какая-то часть независимого российского книгоиздательства просто остановлена, а другая часть пытается действовать так, как будто правила игры не изменились. Как именно изменились правила, мы узнаем при появлении какой-то правоприменительной практики, но я не думаю, что найдётся много желающих издать что-нибудь запретное, для того чтобы проверить бдительность системы на себе.
При этом прямо сейчас речь не идёт о цензуре, потому что цензура в строгом смысле слова — превентивна: чтобы что-то издать, нужно получить разрешение. Под такую систему сегодняшний книгоиздательский бизнес ещё перестраивать и перестраивать. Но книжные магазины перестанут брать книги, попадающие в чёрный список (а кто-то же будет этот список составлять!), а то и просто продукцию издательств, не проявивших достаточно лояльности. Привести таким образом к подчинению издательский бизнес — несложная задача, если её поставить. Но из истории российского самиздата 1960–1980-х известно, что и сочинение текстов, и их распространение может не иметь никакого отношения к бизнесу.
Что до самих текстов, то чисто гипотетически возможны какие-то формы высказывания, настолько зашифрованные, что в суд их не предъявишь. Но разворот в эту сторону мне кажется маловероятным. Во-первых, потому что вся прежняя эволюция ЛГБТ- и квир-культуры шла в прямо противоположном направлении; а во-вторых, потому что запреты в этой области возникают не сами по себе, а в гораздо более широком контексте запрета на инакомыслие.
Можем ли мы себе представить антивоенное высказывание, глубоко законспирированное ради того, чтобы репрессивные органы не распознали его содержания?
Так что гей-клубы, наверное, будут как-то выживать в одиночку, а способы выживания гей-литературы будут те же, что и у остальной литературы.
Поэтому пока я вижу возможные изменения не в том, что и как люди будут писать, а именно в формах организации движения текстов. С одной стороны, возможно, ситуация подтолкнёт нас, наконец, к уходу от бумажной книги, которая сегодня, конечно, в огромной степени пережиток. С другой стороны, возможно, какая-то часть русского книгоиздания уйдёт из России. С третьей стороны, высокий уровень рисков для авторов и издателей может дать новый импульс таким практикам письма, для которых статус автора и издателя не вполне релевантен: о том, что интернет для такого письма — идеальная среда, говорили 20 лет назад, но тогда ничего не произошло.
Но всё это очень и очень гипотетично. Представьте себе разговор о будущем немецкой (а впрочем, и русской) литературы в 1942 году: сколько ни говори, за порог 1945-го не заглянешь. Увы, надо набраться терпения.
В рамках этого материала мы также поговорили с исследовательницей Татьяной Клепиковой, которая сейчас работает над проектом «Включите свет! Квир-литература и культура при социализме» в Регенсбургском университете.
Понятно, что в истории СССР можно выделить много разных периодов. Тем не менее, что такое квир-культура, и в частности литература, в ту эпоху?
На самом деле определить, что такое квир-литература в СССР, — это проблема. Если смотреть до 1934 года, когда был принят закон о запрете мужеложства, то, конечно, там еще есть на кого посмотреть и кого почитать. Из самых известных — это Михаил Кузмин или София Парнок, которая была партнёркой Марины Цветаевой.
Если говорить о следующем периоде, то все становится намного проблемнее, поскольку до 70–80-х годов и, соответственно, до творчества Евгения Харитонова и Геннадия Трифонова, которые все равно не были опубликованы при жизниИх тексты были опубликованы только после декриминализации мужеложства в 1993 году., у нас ничего нет. Соответственно, сказать, что такое квир-культура-и-литература в СССР, довольно сложно, и я пока сама не знаю ответа.
Насколько я понимаю, квир- и ЛГБТ-литература это разные сущности. Чем они отличаются и какие признаки можно выделить у каждого из этих направлений?
Мне кажется, это больше зависит от автора. Я считаю (также считает, например, Константин Кропоткин), что квир-текст — это такое общее понятие, которое включает в себя вообще все тексты, написанные людьми, идентифицирующими себя как ЛГБТ. В том числе сюда же относятся и тексты, которые содержат любые нарративы и поэтики, выходящие за рамки нормативного представления о гендере и сексуальности.
Например, я изучаю современный театр в России и в рамках изучения рассматривала спектакль «Барокко», поставленный по одноименной пьесе Серебренникова. Там нет ничего гомосексуального, лишь мужчины ходят в роскошных украшениях. Но эта маленькая деталь уже влияет на восприятие образа мужчины. И для меня этот спектакль является квирным высказыванием.
Если говорить о ранней квир-литературе, как развивалась лесбийская литература в СССР, та же Цветаева, Парнок, Гинзбург? Существовало ли такое явление и как авторки себя выражали?
Во-первых, если говорить о Парнок и Цветаевой, то они точно так же, как и Михаил Кузмин, относятся к поэзии Серебряного века. Это все, что стало плодом революции 1905 года и отмены цензуры в печати. Как только кончилась цензура и стало возможно печатать все что угодно, в России был опубликован первый гей-роман «Крылья» Михаила Кузмина и первый лесбийский роман «Тридцать три урода» Лидии Зиновьевой-Аннибал.
Про Цветаеву некорректно говорить только в рамках лесбийской литературы, ведь у нее были и партнеры-мужчины. Тем не менее, у неё есть сборник стихов «Подруга», который полностью посвящен Парнок и является важнейшим примером лесбийской поэзии.
В стихотворениях есть воспоминания о нежности рук, о душевном единении и прочем. Я думаю, если бы мы проходили этот сборник в школе, то, конечно, все интерпретировалось бы как женская дружба. Насколько мне известно, их биографию Парнок в школе не изучают, по крайней мере, так было, когда я там училась. И уж конечно, в школе мне никто и никогда о том, что у Цветаевой были отношения с девушками.
Как вообще писатели издавали такие тексты во времена СССР? Какое влияние имела цензура?
Никакой абсолютной цензуры в царской России для таких текстов не было. После 1905 года7 декабря 1905 года выходил Царский манифест, который, фактически, отменил любую цензуру в печати. можно было печатать что угодно. И это продолжалось, в принципе, до конца 20-х годов. Потом появилось представление о том, что с рабочими необходимо говорить простым языком, как Маяковский. И тексты тех, кто не писал простым языком, попросту перестают печатать.
Если в 1906 году первый гей- и лесбийский роман можно считать «мейнстримом», потому что такой была атмосфера Серебряного века: свободная любовь и спокойное сожительство втроем, вчетвером и так далее, то с началом советского времени всё это уходит.
Если говорить о времени с 1934 года, когда принимается закон о мужеложстве, можно вспомнить, например, того же Николая Клюева — поэта, который исключительно писал про избы и Россию. Он пишет в основном про деревню и почти не публикует гомосексуальную поэзию. Свои стихи он отправлял в редакцию «Нового мира»Русскоязычный литературный журнал издаваемый с 1925 года., но, ожидаемо, получал отказы и советы как «гетеросексуализировать» свою поэзию.
После 1934 года к нему появились вопросы. Известно, что донос на Клюева написал Иван Гронский, который старался обелить себя от сотрудничества с ненадежным, в том числе из-за своей ориентации, поэтом.
В 1934 Клюев был арестован и отправлен в ГУЛАГ за гомосексуальность, где и был расстрелян в 1937 году
Здесь другая история. В советское время уже не видно персон, об ориентации которых можно однозначно говорить, что он или она выражает что-то через подтекст. Например, Евгению Гинзбург упоминают как лесбиянку из-за сцены в «Крутом маршруте»Автобиография Лидии Гинзбург. Впервые опубликована в СССР в 1988 году., где она описывает отношения между женщинами в бараках. Но это другая история, поскольку эти дневники были опубликованы уже в постсоветское время.
Также можно вспомнить про Евгения Харитонова, который писал в 70-е, умер в 1981 году от сердечного приступа, а его тексты были опубликованы уже посмертно. Его книга просто лежала «в столе» до того момента, пока в 1993 году 18-летний Слава МогутинКвир-художник, писатель и лауреат премии Андрея Белого. В 1993 эмигрировал в США. не решает ее издать. Благодаря этому обстоятельству мы знаем про позднесоветского квир-писателя Харитонова.
При жизни Харитонов тоже не издавался, потому что его не хотели печатать. И это известно из воспоминаний друзей, которые убеждали Харитонова убавить явное желание демонстрировать гомосексуальность в своих произведениях. Например, в тексте «Как я стал таким» герой приезжает в Москву и идет в туалет рядом с Большим театром, где занимается сексом с мужчинами.
При этом за Харитоновым следило КГБ, потому что у него были гомосексуальные друзья, о которых знали в ведомстве. И даже когда один из них умерВ 1979 году умирает друг и любовник Харитонова Александр. Из этой истории позже родится рассказ «Слезы об убитом и задушенном»., Харитонова попытались обвинить в убийстве этого друга и таким образом «пришить» ему дело за гомосексуальность. От него хотели, чтобы он доносил на других.
Недавно я разговаривала с польской коллегой, и она поделилась со мной интересным случаем. В социалистическое время в Польше тоже были гомосексуальные писатели, которые при коммунистическом режиме пытались что-то печатать.
И в архивах есть документы, свидетельствующие о том, что писатели отдавали эти документы в польские издательства, потому что у них не было закона о мужеложстве. В этих документах цензоры писали, что не знают, как рецензировать такие тексты, поскольку у них нет подходящих слов. Они не знали, за что это цензурировать. Они писали, что им нужна методика для того, чтобы отклонять такие тексты.
А у нас такого нет. Хотя, возможно, мы просто не знаем, что оно существует. Может, где-то в глубинах стеллажей РГАЛИРоссийский государственный архив литературы и искусства. есть коробка, в которой тоже есть такой циркуляр, где цензоры недоумевают и не понимают, как запретить тот или иной текст.
Объективно говоря, исследования квир-России начались только в первой половине 90-х, когда в Россию стали приезжать заграничные исследователи. Но за эти 30 лет было сделано очень мало. Даже после 1993 года и отмены закона о мужеложстве, многим исследователям квир-культуры в СССР приходилось выдумывать другие [придуманные] причины для похода в архив. Например Дэн ХилиОдин из главных исследователей квир-культуры в России и автор книги «Другая история. Социально-гендерное диссидентство в революционной России»., чьи статьи я переводила, приходил в архивы искать «клинические истории и случаи девиантной медицины». Таким образом он нашел много случаев трансгендерных переходов во времена СССР и получения разрешений на брак между транс-персонами.
Понятно, а что можно сказать про состояние квир-литературы в современной России? Насколько на нее оказывали давление?
Мне кажется, что все это можно описать только как движение вверх. Я сама начала заниматься историей квир-литературы с 2017 года в рамках моего проекта. Все, что я знаю, я нашла за это время. Мое понимание таково, что, как только началась перестройка, начали выходить квир-журналы. «Тема» — один из самых известных. В 90-е подобных вещей было много. Они поддерживались американскими ЛГБТ-организациями, и американцы приезжали в Россию. Знаменитый альманах «Гей, славяне!», где печатали Трифонова и многих поэтов Серебряного века.
Часто такие инициативы быстро закрывались из-за недостатка финансирования, но были и успешные примеры: например «Митин журнал», который прекратил свое существование только с началом войны в Украине. Мой коллега Филипп Гляйснер, который занимается квир-прессой в России, говорил, что главный издатель Дмитрий Волчек перестал его издавать и выложил все прошлые выпуски в открытый доступ. Глянцевый журнал «Квир», который не настолько сильно связан с литературой, продолжал выходить продолжительное время. Из лесбийской литературы можно выделить альманах «Остров», который выходил достаточно долго.
Как только пришел интернет и ЖЖЖЖ (Живой журнал) — созданная в 1999 году блог-платформа для ведения онлайн-дневников., открылась возможность самопубликации и появилось множество важных текстов. В моей области современной драматургии и театра после 1989 года, когда Николай Коляда написал пьесу «Рогатка», долго ничего не происходило, но с 2013 года и первого закона о «пропаганде» драматурги активизировались. Я делала сборник «Современные квир-пьесы русских драматургов», и пьесы для него действительно сложно было отбирать, так как их было очень много.
После того, как закон был принят в первом чтении, я увидела важную проблему самоцензуры: многие авторы начали выкладывать свои тексты в открытый доступ с мотивацией удалить их, когда закон будет окончательно принят. На мой взгляд, иностранным авторкам и авторам ничего не грозит, государство будет преследовать в первую очередь издательства и переводчиков.