Нина Воскресенская: «Не надейтесь, что вернётесь домой»

Нина Воскресенская — москвичка. Уезжать из родного города никогда и никуда не собиралась. Но когда началась война и появилась угроза, что ее единственного сына загребут в армию, долго раздумывать не стала. Благо, в Чехию давно уже перебралась ее родная сестра, и не надо было придумывать, где жить.

Активная жизненная позиция и пять административок за нее помогли Нине получить политическое убежище. «Не надейтесь, что вы вернетесь, — говорит наша героиня, — Живите так, как будто вы уехали навсегда». При этом на вопрос: «о чем вы мечтаете», Нина отвечает не задумываясь: «Вернуться домой».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Нина Воскресенская, мне 49 лет. Я родилась и выросла и жила, собственно, до 22 года в Москве. У меня нет профессии как таковой, у меня нет… Я не закончила никакого высшего учебного заведения. Но я всю жизнь работала менеджером в разных организациях. Сначала 10 лет я отработала в благотворительности. Потом я ушла в образовательный детский центр и там работала. А потом я пошла таким же менеджером, только с каким-то финансовым, наверное, уклоном, работать к своим друзьям в… в общем, строительную организацию. Вот, и до последнего, до отъезда своего я работала там.

Я очень люблю театр. Вот, ну, в смысле, я никогда не хотела, ну, наверное, в детстве, может быть, я и хотела стать актрисой, но… Я занималась любительским театром, мне всегда это очень нравилось. И последние лет 15 я занималась социальным театром. Это, наверное, такая моя самая большая любовь. Мне кажется, это значимой какой-то вещью. Ну и, помимо всего, с 2011 года в моей жизни появился… это называют гражданским активизмом. Но, не знаю, я никогда себя не идентифицировала как какого-то активиста политического или еще что-то такое. Я просто человек, которому не все равно, что происходит в его стране. Вот. И вот, ну вот работа, театр и какая-то, да, гражданская, гражданский активизм… Вот, наверное, что в последнее время составляло какую-то мою основную часть моей жизни.

Как война изменила вашу жизнь?

— Ну, вы знаете, это как бы сложно очень сказать, потому что я еще… Я не могла поверить, да, ведь много уже говорили, что Россия готовится к войне, что вот там войска, учения, не учения. И я до последнего не могла поверить, что Россия может напасть на Украину. И я проснулась… Я проснулась очень рано. Я проснулась в 4 с небольшим, и вот мы как раз, ну, мы, потому что я российская гражданка, и мы начали войну, и это было ужасно. Я не могла себе представить, что такое в принципе возможно. Ну и после этого мы с семьей уехали. Мы уехали из России, потому что находиться там уже стало понятно, что просто небезопасно.

Почему для вас небезопасно было оставаться в России?

— На самом деле, если бы, может быть, я была одна, я бы никуда не уехала. Но у меня сын, он призывник. Собственно, началась война. Ну и моя мама. Она очень испугалась. Она очень боялась, что его заберут. Это была самая главная такая мотивационная вещь, почему мы уехали. Ну, потому что, честно вам скажу, я не могу себе представить, вот если бы мой ребенок попал на эту войну. Даже не потому, что… ну, в смысле, война — это ужасно. Я мать, я не хочу потерять сына, он у меня один. Но представить себе, что мой сын может принимать участие в такой войне… Ну, я не могу. Я не хочу этого.

До войны у вас было пять административок. Расскажите, за что?

— Ой, это все про митинги. Все участие в несанкционированных митингах. И у меня первое мое задержание, нет, не первое, второе мое задержание. Оно было самое чудесное, потому что меня задержали около Государственной Думы, они как раз собирались вносить поправки в закон о митингах. И вот меня тогда первый раз задержали, меня тащили. В реальности тогда мне было страшно весело, правда, мне было страшно весело, потому что смеялись полицейские, которые меня тащили, люди вокруг. Всем было страшно весело, потому что я громко кричала: «Помогите, товарищи, что вы смотрите, какие-то неясные люди не представляются, меня похищают, ну что же!». В общем, всем было страшно весело. В итоге меня оштрафовали на тысячу рублей. И больше никогда меня так вот прям, чтобы на руках носить, не носили. Все было, это были разные годы. Это было за участие в несанкционированных митингах.

Потом меня взяли… Это первый раз, когда в Москве взяли так много людей. 600 человек, по-моему, тогда задержали. Это был приговор Болотный по Болотному делу. Вот меня тогда задержали второй раз. И был суд. И третий раз меня задержали на Голунова. Это три раза, когда были суды, а первый раз, как меня задержали, я считаю, это называется «из-за Навального». Потому что это только начался «Оккупай-Абай». Ну, это вообще самое-самое начало. Начался «Оккупай-Абай». И люди ходили по бульварам, по Тверской. Вечер был такой приятный, теплый. В общем, май, по-моему. Да, правильно, май это был. И полицейские Навального окружали, окружали, и мы случайно оказались вот в этой небольшой группе людей рядом с Навальным. Мы… нас всех там задержали, но, правда, тогда нас помариновали, увезли в Солнцево, помариновали, сняли отпечатки пальцев, но дело как таковое не стали заводить. Но это вот… я тогда даже толком не знала, кто такой Навальный.

Вы получили политическое убежище в Чехии. Насколько это сложный и долгий процесс?

— Всё дело в том, что моя семья, она… она задолго начала готовиться, потому что они меня все стращали, что я довыпендриваюсь, что вот, значит, что все будет. И вот за моей спиной оказалось, что мама с моей сестрой, которая здесь давно уже в Чехии живет, обсуждали, что они будут делать, если в итоге меня, значит, как-то решат и всякое такое. И моя сестра нашла такую организацию помощи беженцам, АПУ чешскую. И, наверное, если бы не они… да, ну, это было бы крайне тяжело, вот. Но они, спасибо им большое, они консультировали просто, какие документы мы должны предоставить, что мы должны, как бы, что собрать. Они, ну… То есть в этом плане они нам очень помогли. И поэтому, ну, а дальше просто бюрократия, это же понятно, никто же не будет… Ну, все-таки угрозы прямо прямой моей жизни нет, я не… ну, поэтому надо было просто ждать. Вот и все.

Что труднее всего вам дается в эмиграции?

— То, что я хочу домой. Мне очень повезло. Моя сестра здесь уже 12 лет, и она здесь, она работает. И когда мы приехали, мне не надо было все бросить и искать работу. Да, я могу, у меня есть много времени для того, чтобы действительно как-то… Ну, и потом честно сказать, что, в общем, первый, я думаю, год, я вообще, я, мы… Я не понимала нигде, я ничто… Я не помню, что произошло, потому что я никогда не хотела уехать из России. У меня никогда не было никакой мысли про эмиграцию. И мы действительно просто… ну вот мы все оставили. У меня был чемодан, и все, и мы уехали. Ну и поэтому это было, ну такое… И поэтому, мне кажется, что первый год я вообще не очень хорошо помню.

Тяжело с мыслью, наверное, о том, что я вряд ли смогу здесь работать тем, кем я работала в России. Ну, и там из-за языка, ввиду чего-то такого, отсутствия высшего образования, которое для того, чтобы здесь иметь какую-то такую работу, которая работала дома, нужно высшее образование. Да, вот. Это тяжело. А так, ну, любая миграция — это непросто.

До войны вы занимались социальным театром. Расскажите, что это за проект и существует ли он сейчас?

— Был такой чудесный, совершенно бразильский режиссер Аугусто Боал, и он придумал такую вещь, которая называется «Театр угнетенных». Она состоит из много-много разных вещей, и одна часть из этого — это, собственно, форум-театр. И я им занималась, собственно, 15 лет. Это очень клевая вещь, которая, как мне кажется, она дает возможность людям посмотреть на какие-то социальные проблемы не просто как «Ой, это такая большая социальная проблема», а как это выглядит в жизни. Потому что вы видите какую-то очень короткую, очень жизненную историю. И эта социальная проблема, она оживает.

А потом еще важная вещь, что у зрителя есть возможность поговорить, высказать свое мнение. Более того, у них даже есть возможность выйти на место одного из героев, попробовать в его ситуации повести себя как-то по-другому и решить как-то эту ситуацию, если это получится. Поэтому такое то, что, наверное, сейчас называется интерактивный театр. Ну, я вообще считаю, что Боал гений, и что это лучшая, наверное, такая вот социальная вещь, ну, как бы такая социальная штука, которая, мне кажется, помогает людям встать на место другого человека, иногда отыграть какие-то вещи, которые происходили с ними давно. И они не смогли сказать что-то, что хотели, а тут выйти и сказать. Очень часто, знаете, у людей бывают какие-то истории с детства. Не знаю, был ли это буллинг в школе, или даже, может быть, тебя не буллили, а ты просто на это смотрел, и тебе было страшно защитить, потому что понимал, что могут и тебя. А тут есть возможность попробовать, выйти и защитить. Ну, как бы, это важно.

А сейчас он есть. Потому что даже в такой России социальные проблемы никуда не исчезли, и буллинг в школах, он как был, так и есть. Вот, они работают, и я очень рада.

Как вы считаете, в чем секрет успеха российской пропаганды?

— Мне кажется, людям тяжело чувствовать себя виноватыми. Особенно когда эта вина такая прям тяжелая. Ну, если не вина, то, конечно, ответственность, да? И это очень тяжело чувствовать свою ответственность за такие страшные вещи. А значит, надо, чтобы было так, что все правильно, что не происходит ничего ужасного. Мне кажется, это одна из причин. Потому что хочется быть хорошим. Они верят в то, что им говорят, потому что эта правда им нравится больше. Она не делает им больно.

А в чем секрет Путина? Почему ему все сходит с рук?

— У меня нет ответа на этот вопрос. Вот честно вам скажу. Я не знаю. Но опять-таки, знаете, может быть, это… есть такая вещь, как история. Но вот я могу сказать про себя, может быть, это не совсем касается Путина, но это около того. В 90-е, хотя я была, ну, в общем, я там заканчивала школу, потом пошла работать, но это были, правда, очень тяжелые годы. Людям надо было выживать. И это было очень тяжело. И когда начались 2000-е, и когда началась… появились, вот нефть подорожала, появились деньги, еще что-то такое, людям просто, понимаете… им просто хотелось пожить. И, мне кажется, ну вот со мной произошло именно это. Да, потому что я вообще обратила внимание на то, что происходит в стране, в 2011 году. Я работала в своей благотворительности, я считала, что я делаю хорошее дело. И что они там делают? Как они?. Ну, понятно, что я там что-то следила, но просто хотела заниматься своей жизнью, какими-то своими делами, которые тебе нравятся. А когда я оглянулась, оказалось, что уже все очень плохо.

Мне кажется, отчасти поэтому, отчасти потому, что наша история… Знаете, я с кем-то разговаривала, и человек сказал: вот Путин правильно делает. Я говорю, ну, это для меня вообще как красная тряпка для быка. Но я очень стараюсь себя как-то сдерживать, а потому что порядок нужен. Мне кажется, что еще очень… Мир очень меняется, да? И даже иногда очень продвинутым людям, который за демократию и что-то такое. Например, тяжело с геями и еще с чем-то таким. У меня есть человек, который говорит: да, я все понимаю, но не надо при мне про это говорить. Ну, потому что, да, а он понятный. Вот он компьютером не пользуется, вот он в интернете не читает, вот он за порядок, вот он… Что-то такое вот понятное. А дальше пропаганда и понеслось.

А где порядок-то? Достаточно открыть новости любого региона, и становится понятно, что везде бардак.

— Знаете, в какой-то момент мне кто-то из моих друзей достаточно давно рассказал, что было проведено исследование, что только 15% населения земного шара думает на два шага вперед. Поэтому дальше этого нет. Ну вот есть чиновник, он плохой, дороги — говно. Мы же это все видим, да?. А дальше, что вообще-то за это отвечает президент страны, что у него чиновники — говно… ну, как бы, оно просто не идет. Ну, а потом, опять-таки, это значит, что я сделал неправильный выбор, я ошибся. А на самом деле очень большое количество людей боится делать ошибки. Знаете, мы недавно обсуждали, и всплыло… Вот я до сих пор помню, как мне учительница в тетради все ошибки красным подчеркивала. Ошибка — это что-то плохое. Значит, я ошибся в выборе? Ну, там может быть очень много, как мне кажется. Понимаешь, это не единственный фактор. Но, в частности, это. Я не мог ошибиться. Значит, Путин хороший, а бояре плохие.

Вы вернетесь в Россию, если режим падет?

— Да, да. Потому что это моя страна. Ну, так получилось. Я ни с какой другой страной пока, по крайней мере, не чувствую такой сопричастности, ответственности, еще чего-то такого. Это моя страна. И мне хотелось бы там жить. И хотелось бы, чтобы там было хорошо. И если я могу хоть что-то сделать для каких-то, на мой взгляд, положительных там изменений… Я буду рада это сделать. Это опять-таки, может быть, в связи с моей позицией. Я не могу научить американцев, как им надо любить Америку. Потому что я не знаю как. Вообще научить любить никого нельзя, но это уже тонкость. А про Россию — это моя страна, это родина. Поэтому да, я считаю себя там вправе влиять на ситуацию и говорить, как, мне кажется, там должно быть.

А что в России нужно будет изменить в первую очередь?

— Все хочется сказать, все. Но опять-таки, вы знаете, у меня нет… я все-таки не… я не политолог, у меня нету…. Знаете, это как в фильме Шварца… у Шварца есть пьеса «Убить дракона». А в фильме они там очень… Знаете, вы, наверное, помните, он заканчивается, они там с детьми уходят. Вот, я хотела бы говорить с детьми. Значит, теперь начнется самое интересное.

Готовьсь!

— Я бы хотела учить их уважению взаимному. Я бы хотела научить их, что точка зрения, отличная от вашей, — это не проблема. Да, это просто человек по-другому думает, в этом нет ничего страшного. И что можно договориться и друг друга услышать. Поэтому я бы делала то, что я умею. Вот так. И мне кажется, это важная вещь. Мне кажется, что с взаимного уважения начинается очень много.

Чего вы боитесь? Больше всего?

— Я как мать не хотела бы пережить собственного ребенка. Чего бояться?. Ну, в смысле, я не хотела бы сесть в тюрьму, поэтому я уехала. Боюсь ли я тюрьмы? Ну, наверное, да. Ну, сказать, что здесь, мне странно этого… ну, как бы, мне странно этого бояться. Боюсь ли я, что я никогда не вернусь домой? Я не боюсь, я просто про это стараюсь не думать. Ну, знаете, как говорят всем уехавшим, что не надейтесь, что вы вернетесь. Я не надеюсь, я просто очень хочу. Но при этом я стараюсь здесь как-то жить. Не просто я сижу и жду, когда я смогу вернуться домой. А жить как получается.

А получается как-то радоваться жизни?

— Мне кажется, да. Я себя научила замечать маленькие вещи, которые меня радуют. Ну, я не знаю, вот есть какой-то цветочек. Ой, какой клевый. Ой, какой дом! А с благо… В Праге они это, правда, называют, мы долго не могли понять друг друга. Они это называют функционализм, а у нас это конструктивизм. Я очень люблю конструктивизм, хотя я не могу сказать, что я, знаете, великий специалист в этом. Но я знаю, что это так называют, и я очень люблю эти дома, я везде их замечаю. Я просто стараюсь замечать какие-то вещи, которые мне нравятся, и мне это действительно очень помогает. Вот просто пусть самые маленькие. И сказать: о, клево. И вот почувствовать вот эту вот маленькую какую-то радость, не знаю… удивление… Ну вот просто что-то такое. И мне это очень помогает.

О чем мечтаете?

— Вернуться домой. А если про здесь и сейчас, я бы очень хотела, чтобы у меня как-то лучше уже пошел чешский. Мне бы хотелось, мне бы очень хотелось повидаться с моими друзьями, я их давно не видела. Знаете, может быть, это, знаете, я сейчас говорю из такого… кризис? Ну, в смысле?. Ну, потому что это же необычная жизнь. Ну, мне правда грех жаловаться.