«В звании не повышать, брат — священник»
35 лет назад был жестоко убит отец Александр Мень. Его брат поделился с «Новой» уникальными воспоминаниями
Младший брат о. Александра Меня, Павел Вольфович, поделился с «Новой» уникальными воспоминаниями об истории своей семьи, дорогих сердцу моментах детства и юности и совсем немного — о деятельности Фонда о. Александра. Выдающегося священника и ученого зарубили топором у подмосковной станции Семхоз ровно 35 лет назад… Мотивы преступления до сих пор не раскрыты.
Годовщина символического события новейшей российской церковной истории — убийства о. Александра Меня — приходится на 9 сентября. Вопрос об издании его огромного творческого наследия остается актуальным до сих пор — ведь при жизни Мень на родине не издавался. Проповеди, лекции, беседы, интервью, «Библиологический словарь», «Сын Человеческий», отдельные статьи, переписка — все это нужно было собрать и подготовить к изданию. Силы, прервавшие земную жизнь священника, не дремали, и был риск утраты многих материалов.
Родной брат о. Александра Павел Мень, в то время старший научный сотрудник и программист, призван был потрудиться на новом поприще. Он возглавил Фонд Александра Меня — культурный и издательский центр. Павел Вольфович был свидетелем и понятым на первых этапах так называемого следствия по делу о. Александра, видел его показной и циничный ход. Следователи охотно оглашали «еврейскую версию»: якобы Мень переманивал иудеев в христианство, ослабляя тем самым репатриацию в Израиль. За что и поплатился от самих евреев. Брат трезво аргументировал абсурдность этой версии. Его свидетельства во многом и помешали «раскрытию убийства» по задуманному сценарию, и дело так и подвисло до сего дня — нераскрытым.
Фонд провел грандиозную работу. Шеститомник истории религий «В поисках Пути, Истины и Жизни», который печатался за рубежом при жизни, но без участия автора, надо было заново редактировать для отечественных изданий. Многотомный «Библиологический словарь» (1790 статей), который о. Александр по рекомендации митрополита Ювеналия представил в Московскую духовную академию как магистерскую диссертацию, был там отвергнут, поскольку в академии просто не поверили, что этот труд мог осуществить один человек. Словарь вышел в трех томах в 2002-м.
Количество книг, выпущенных Фондом на основе рукописей и статей о. Александра, приближается к 40. А общий тираж книг о. Александра Меня на разных языках достиг уже 10 млн экземпляров. Все книги отца Александра, переписка и воспоминания о нем размещены на сайте alexandermen.ru. Слава Богу, сейчас ими можно беспрепятственно пользоваться.
Своими воспоминаниями о брате, об общем детстве, о церкви и времени, в которых складывались личность и судьба Александра Меня, с «Новой» поделился его брат, Павел Вольфович Мень.
— Ваше раннее детство прошло в деревне Глинково под Загорском (Сергиевым Посадом), куда осенью 1941-го ваша семья перебралась из Москвы. Катакомбный архимандрит Серафим (Батюков), у которого духовно окормлялась ваша семья, говорил, что «в Загорск немец не войдет, преподобный Сергий не допустит». И правда, до Загорска немцы не дошли примерно 20 км…
— Именно там мои первые яркие детские воспоминания: деревня, вечер, замерзшее заснеженное озеро, мне оно кажется огромным, мы с Аликом (будущим о. Александром. — А. С.) следим за воздушным боем: на фоне пылающего заката видно, как перестреливаются два маленьких самолетика. Наверное, не так высоко, потому что видно на одном из них, на крыльях, красные звездочки, на другом — черные свастики. Вдруг хвост у немецкого задымился, и он колом начинает падать. Мы, счастливые, бежим рассказать маме, что наш победил.
Мы с мамой без молитвы за стол не садились. Молитва перед едой и благодарственная — после. Если при гостях, «внешних», то обязательно про себя. Глубина маминой веры была поразительна — спокойная, без всякой экзальтации. Одно то, что она доверилась духовнику и осталась под Москвой, под носом у немцев, говорит о многом. Немцы евреев не жаловали…
Вообще, я родился только благодаря маминой вере. Ведь врачи рекомендовали ей прервать беременность. У нее после гриппа было осложнение: инфильтративный туберкулезный процесс в правом легком. Попросту говоря, образовались каверны. Но мама врачей не послушалась. Плод, подрастая, поджимал легкие и каверны зарубцевались. Помогло и усиленное питание, которое маме старалась обеспечить ее сестра Вера. И я родился здоровым. Более того, получил в крови защиту. Об этом я узнал, когда начал сдавать кровь за отгулы: мне позвонили со станции переливания крови и сказали, что у меня изоиммуная кровь, которая может вылечить от гепатита младенцев, и попросили срочно сдать 400 г для умирающего младенца. Таких просьб было много, звонили матери и умоляли спасти ребенка. И я сдавал кровь вплоть до 40 лет.
— На что вы жили в военные годы в Глинкове, мама же не работала?
— Работы действительно в деревне не было, а если не работаешь, то и продуктовые карточки были мизерными. Фактически нас спасли родственники: мамина двоюродная сестра, Вера Яковлевна, ее брат Вениамин и их отец, дядя Яша. Они оставались в Москве, получали по карточкам свои пайки и, наверное, большую часть отдавали нам. Дядя Вениамин работал на трудовом фронте, дядя Яша был уже пожилым человеком. Умерли, как потом выяснилось, от дистрофии, фактически от голода. Только тетя Вера, переболев, выжила.
Мне запомнился стук в наше окошко рано утром. Военный… Мама вздрогнула. Она же принадлежит к Катакомбной церкви…
Но вошел в офицерской шинели мамин брат Лео — с рюкзаком продуктов: белый хлеб, консервы американские. На фронте жизнь была сытнее, чем в тылу. Американцы, союзники, помимо техники снабжали русских продуктами, мясными консервами.
И дядя Лео сберег, привез кое-что нам. Он был старший лейтенант, участвовал еще в финской кампании. Лео-Жорж был младшим братом мамы, родился в Париже.
— Когда вы вернулись в Москву, где вы жили?
— В 1943 году. Но в Москву без вызова не пускали. Мама пошла работать лаборанткой в Московский педагогический институт, потом, для прописки, поступила учиться на филологическое отделение, и только тогда, как студентка, смогла получить вызов, а с ним — и карточки на продукты.
Мы жили в трехэтажном дореволюционном доме на Серпуховке, 38. Дом был из красного кирпича, мы занимали комнату 20 квадратных метров. Папа как будто гордился, что у нас такая большая комната. В квартире жили еще три семьи, точнее — муж с женой и трое детей, муж с женой и одинокий пожилой мужчина.
Мама закончила институт с отличием. Но преподавать в школе литературу ей не пришлось — она слегла с пороком сердца. Однажды нам удалось привести домой частного врача — профессора Егорова. Самого Егорова! К тому времени папу повысили в должности. Он стал главным инженером текстильной фабрики и получал по тем временам приличную зарплату. Он вообще был ценным работником, вносил рационализаторские предложения, писал брошюры о технике производства кожзаменителей, дерматина. Администрация пошла на риск, назначив беспартийного еврея главным инженером.
Родители между собой жили душа в душу, хотя папа не разделял наших христианских убеждений. Мы ему их не навязывали. Он был театралом, следил за театральной афишей. Ценил игру выдающихся артистов, с мамой всегда обсуждали спектакль, на котором побывали. А бывали всегда вместе. Папа просто, но элегантно одетый, на маме вечернее бордовое платье. Она была интересная женщина, папа это умел заметить. При всем этом папа старался соблюдать еврейские традиции. Мама рассказывала: когда родился Алик, на восьмой день, полагалось заключить завет с Богом через обрезание. По этому случаю из Киева приехал отец папы, наш дедушка Герш-Лейб. И однажды папа ему пожаловался: «Ты знаешь, Лена увлекается христианством». «Христианством? — удивился благочестивый иудей. — Надо бы почитать Евангелие. Я никогда не читал». Отец дал ему почитать. Прочитав, дедушка сказал буквально следующее: «Не волнуйся, сын. Иисус был настоящим евреем». Семья дедушки выжила в войну, потому что уехала в Свердловск. А оставшегося в Киеве его двоюродного брата с семьей проглотил Бабий Яр.
— Но и после столь авторитетного заверения отец не изменил своих взглядов?
— Не изменил, но они не конфликтовали с нашими. Повторяю, он не был правоверным евреем, но по праздникам в синагогу ходил. Отец считал себя подлинным евреем, но без националистического апломба. И своих детей тоже. И когда Алику исполнилось 12 лет, возраст совершеннолетия, папа решил с ним откровенно поговорить:
«Ты знаешь, христианство и все, что связано с ним, это не наше». На что начитанный подросток мягко возразил: «А я докажу, что — наше».
В эти годы мы уже были воцерковлены, в 9 лет я самостоятельно ездил в Загорск. Ходили мы и в московские храмы. В доме собирались мамины друзья из мечевцев (община Катакомбной церкви, преимущественно интеллигентская. — А. С.), а мы с Аликом и другими детьми ходили домой к Борису Васильеву (он был тайным священником), и его жена Татьяна Ивановна замечательно проводила с нами занятия по литургике. Ее уроки для нас были настоящей воскресной школой.
По благословению схиигуменьи Марии (настоятельница подпольной монашеской общины в Загорске 1920–50-х гг. — А. С.) Алик начал прислуживать в алтаре храма на Пресне — в честь Рождества Иоанна Предтечи.
— В квартире жило три семьи, кроме вашей. Ладили с соседями?
— Ладили. У нас, между прочим, был холодильник, стоял на кухне. Главный инженер мог себе позволить такую роскошь. Иногда из холодильника исчезал какой-нибудь продукт. И, разумеется, не возвращался. Мама никогда вслух пропажи не обнаруживала, не намекала соседям. Скандалы за стенками у соседей случались, разной степени накала, но наружу не выплескивались.
За стенкой справа жил одинокий пожилой мужчина из купеческого сословия — Иван Иванович Кудин. До революции была известная мануфактура «Кудинские платки». Однажды, я был еще маленький, ему похвастал: я родился 1 декабря, в день смерти Кирова, а брат мой родился 22 января, на следующий день после смерти Ленина, как будто ему на смену… Старик, по-волжски налегая на «о», мне ответил: «Довольно одного». Вторая семья — муж, жена и трое детей. Муж крепко зашибал. Спился на наших глазах. И дети тоже стали попивать. А еще была пара: Агафья Ивановна и Василий Иваныч. Милые люди. Агафья Ивановна — верующая, православная, ходила в церковь. И вот, однажды встретившись с папой на кухне, она доверительно и радостно оповестила: «Владимир Григорьевич, а я и не знала, что Алик ваш служит священником в Алабине. Люди говорят, хороший батюшка». Папа опешил, мы ведь его в свою христианскую жизнь не посвящали. Он опасался и за маму и за нашу судьбу: как мы, верующие, сможем адаптироваться в современном мире? Уже начались «хрущевские гонения»… Мы не сказали о том, что Алик вернулся из Иркутска (Александр Мень учился в пушно-меховом институте, переведенном из подмосковной Балашихи. — А. С.) без диплома. После рукоположения он жил при церкви, а папе говорили, что работает биологом и за городом снимает жилье. У Алика уже родилась дочка, и вдруг такое откровение от Агафьи Ивановны! Наверное, это был удар. Но папа его перенес потому, что у нас была крепкая семья. Любящая, трудолюбивая, общительная. Взгляды, для него неприемлемые, любви не разрушали.
— Какие воспоминания у вас остались от советской школы? Тогда считалось, что именно школа формирует личность…
— Со школой у меня были трудные отношения. Наверное, передалось от брата. Школу мы не любили. Ни в пионерию, ни в комсомол не вступал. Брат даже октябренком не был, а я вот, по малолетству, сподобился побыть.
Когда меня определили в детский сад, я получил свою первую и единственную партийную принадлежность — меня приняли в октябрята, прицепив на грудь значок: маленький Ленин с кудрявой головой. Я с гордостью объявил дома о посвящении в октябрята. Мама погладила меня по головке, ласково так открепила значок от курточки и… выбросила в помойное ведро. «Нам это не нужно, — сказала она, — и про помойное ведро никому не говори». Я маме во всем доверял, почувствовал что-то очень важное в ее словах, и значок нисколько не пожалел. К слову сказать, больше в моей жизни никаких партийных принадлежностей не было — ни пионерских, ни комсомольских.
Папу вызвали в школу, это был уже 7-й класс: «Почему сын не вступает в комсомол?» Папа оправдывался: «Я ему устав купил…» Классная руководительница Фаина Израилевна была в растерянности, она и домой к нам приходила уговаривать. Но тогда Сталин уже откинул копыта, Берию расстреляли, у руководства страны, а соответственно и школы, было, наверное, межеумочное состояние. В общем, пронесло.
До девятого класса я книжек не читал, хватало того, что брат пересказывал, подробно и увлекательно. А в девятом чтение захватило, в основном — классика. В скверике, напротив «Ударника», на скамеечке, многое было прочитано. Но классическая литература не отвратила меня от модных влияний. Я был форменный стиляга, сузил брюки, отрастил волосы. Не пропускал ни одного фильма. Маму вызывали в школу на педсоветы — возвращалась в слезах.
Но у меня были хорошие друзья, не хулиганы, среди них — будущий священник Александр Борисов. Нас занимали и религиозные проблемы, в храме Иоанна Предтечи на Пресне я иногда прислуживал в алтаре. По воскресеньям с мамой и тетушкой мы бывали на литургии, причащались раз в месяц, к матушке Марии (схиигуменья Катакомбной церкви, духовная наставница Александра Меня в юности. — Ред.) в Загорск ездили регулярно. Ездили и по святым местам. Монахини в Глинской пустыни меня озадачили.
В кино, увещевали они, ходить нельзя, там дьявол в темноте рыщет, у зрителей рога торчат… А старец, который меня исповедовал перед причастием, доверительно спросил: «Никого не убивал?.. Ну и иди с Богом».
В церкви Иоанна Воина, что на Якиманке, служил замечательный священник — отец Василий Серебряков. Он на исповеди много вопросов не задавал. «Евангелие читаешь?» — спрашивал меня, подростка. И этим ограничивался. И действительно, если человек читает Евангелие, Христос участвует в его жизни. В больном, пораженном атеизмом, обществе он уповал только на Евангелие.
— А чем вы увлекались в отрочестве, кем мечтали стать?
— Я увлекался астрономией. Тайно от родителей поступил на подготовительные курсы в МИИГАиК. И при поступлении подал документы на факультет астрономии. Физик меня по-наглому завалил. Институт этот был насквозь засекреченный, с пятым пунктом там были особые предосторожности. Но я это обстоятельство как-то не учитывал. И после окончания химического техникума пошел сдавать экзамены в Рыбный институт. А он тоже был на особом положении: загранплавания, судостроение. А тут — пятый пункт, да к тому же не комсомолец. Тайно выраженный потенциальный шпион.
Эта моя тайная выразительность вполне обнаружилась в армии. Я служил на Кубе. В звании старшего сержанта ездил на машине, закупал продукты. У нас был паренек, имевший известную слабость подворовывать. Однажды, в мое отсутствие, он залез ко мне в сумку. И вместо денег, вытащил Евангелие и нательный крестик. Воришка оказался бдительным патриотом, так сказать — социально близким, и отнес вещдоки в Особый отдел.
Евангелие мое было издано во Франции, а крест необычный — архангел Михаил на фоне креста. Пригласили из Гаваны особиста-специалиста. «Почему у вас крест католический и Евангелие не православное? Вы что — католик?!» Но особист оказался грамотным и понял, допрашивая меня, что я никакой не католик, не американский шпион, а самый что ни на есть православный сержант. Военной карьеры я в любом случае не сделал бы, даже если бы хотел. В моем деле, о чем узнал позже, было написано: «В звании не повышать, брат — священник».
После армии я окончил Менделеевский институт. Работал в Институте азотной промышленности старшим научным сотрудником, а когда грянула перестройка организовал фирму по проектированию автоматизированных программ. Мне присвоили звание ветерана труда и отличника пятилетки. Ветеранские заслуги сегодня учитываются: за квартиру платишь чуть поменьше…
— Какое-то время вы жили на даче — на станции Отдых по Казанской дороге…
— Да, папа участок получил в 1938 году. Купили сруб, и начался долгострой с перерывом на войну. Переезд на дачу каждый год был целой эпопеей — участвовали друзья, родственники, многие из которых потом гостили. На зиму дом оставался абсолютно пустым. Вывинчивали даже электрические лампочки. Непрошенные гости (а таковые наведывались каждую зиму) подметали все до иголки.
На даче у нас с Аликом была отдельная комната. Он много читал, а я играл в крокет и гонял на велосипеде. Очень хотел и брата научить, но он был погружен в другие заботы. Без гостей не жили. Иногда наезжало до 20 человек: школьные товарищи, дяди и тети с детьми из Харькова, Свердловска, Караганды и Новосибирска.
На участке построили еще маленький домик, который за символическую плату сдавали папиному знакомому Якову Андреевичу Абрамову. Человек он был веселый, общительный, из старообрядческой семьи, что сказывалось в языке, но никак не в поведении. С ним случилась беда. Он страдал воспалением тройничного нерва, и ему была сделана операция с трепанацией черепа. Он умер на операционном столе, но врачи электрическим током сердце заставили биться. Клиническая смерть длилась семь минут. Потом Яков Андреевич рассказывал нам, как вышел из своего тела, как проник сквозь закрытую дверь на балкон, увидел необычное небо и сияющее золотыми лучами солнце. А день тогда был пасмурный. О том, что пережил необычайную легкость, тишину в сердце, покой и радость. Его рассказ слышала вся наша семья, а потом мой брат полностью поместил его в книге «Истоки религии», в разделе «Парапсихология и неразрушимость духа». Яков Андреевич пришел из больницы совершенно другим человеком.
После смерти папы в 1969 году и перевода о. Александра в Новую Деревню в 1970-м мама решила продать дачу и купить что-нибудь по Ярославской дороге, но в конечном итоге, продав дачу, часть денег дала мне на квартиру, много просто раздала нуждающимся, а сама стала снимать летом комнатку в Новой Деревне, рядом с храмом. Это дало возможность чаще бывать на службах, видеться с о. Александром. Последние три года мама тяжело болела, и частое общение с братом и его прихожанами помогло ей перенести самый трудный период своей жизни.
— Когда вы оставили, так сказать, светскую работу и полностью посвятили себя наследию о. Александра?
— До 2000 года я совмещал фондовские дела с работой по профессии. А когда совмещать уже стало невозможно, из фирмы ушел. Нужно было отследить все издания отца Александра, вышедшие за границей: много опечаток, неточностей, пропусков в тексте, которые брат в свое время не имел возможности поправить. Двусторонней связи не было, автор в публикации своих книг практически не участвовал. Ну вот мы, наконец, закончили издавать все, что было написано о. Александром. И сейчас трудимся над тем, что было им наговорено — в лекциях, в проповедях, в домашних беседах.
Беседовал Александр Зорин, подготовил к публикации Александр Солдатов