«Мне хотелось, чтобы зрители оказались в одном окопе с нашими военными»

Разговор с оскароносным режиссером Мстиславом Черновым о его новом фильме «2000 метров до Андреевки»

Новая лента Чернова снята в самом пекле. Андреевка, крохотная деревня в десяти километрах от Бахмута Донецкой области, становится ареной ожесточенных боев во время украинского контрнаступления весной–летом 2023 года. Третью отдельную штурмовую бригаду от освобождения села отделяют всего два километра лесополосы.

Поля вокруг заминированы, а сама посадка изрыта позициями оккупантов. Бойцы, которые когда-то были обычными гражданскими, преодолевают этот путь, сражаются за каждый метр территории, чтобы вернуть Украине ее земли, получают ранения, гибнут. Чернов показывает бои и обстрелы, делится своими рефлексиями за кадром, вставляет съемки с GoPro-камер военных, а также разговаривает с бойцами. Результатом становится картина невероятной боли и лишений, но также глубоко прочувствованного ощущения необходимости и справедливости того, что делают украинские воины. Мстислав Чернов поговорил с журналисткой «Новой газеты Европа» о своем новом фильме.

Мстислав Чернов

режиссер, военный корреспондент

— Мстислав, как появился замысел фильма?

— Летом 2023 года мы начинали показы «20 дней в Мариуполе» в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке и европейских городах. Одновременно с этим передовая в Украине горела. Шло контрнаступление, которого все ждали. И для меня, и для украинцев, и для международных СМИ это была самая главная история. Я помню эти смешанные чувства, когда я просто разрывался между двумя мирами. В одном мире мне нужно было быть на красных дорожках, говорить с аудиторией и рассказывать, почему нужно помнить о Мариуполе, о военных преступлениях, которые Россия совершала в Украине. А потом я летел в Польшу, пересекал границу и мы с Александром Бабенко, оператором и сопродюсером «2000 метров до Андреевки», ехали на передовую, прыгали в окоп и начинали работать. Я много думал о том, что стоит за теми заголовками, которые мы тогда видели в международной прессе: сколько километров освободили, какие сёла, сколько украинских воинов потеряли жизни. Это всё звучало абстрактно — только цифры и названия, они ничего не значили для людей, с которыми я общался. Мне хотелось эти два мира столкнуть. Поэтому «2000 метров до Андреевки» — это фильм о расстоянии. Не только расстоянии до врага или до цели, а еще от Европы до Украины.

— Насколько фильм изменился в процессе воплощения замысла?

— После того как освободили Андреевку, началась другая операция. Третья штурмовая бригада перешла на защиту Авдеевки. Некоторые из наших главных героев отдали там жизни. Тогда фильм изменился. Он стал историей не только о победе, но и о памяти, о почтении. Фильм начинается с цитаты Хемингуэя об именах и заканчивается именами военных, которых мы хотим помнить.

— Зарубежная публика уже видела фильм. Но мы же понимаем, что они никогда не смогут почувствовать это так, как чувствуют и переживают украинцы. Каковы ваши ожидания от украинской аудитории?

— Мы уже видели, как реагирует то небольшое количество людей, которые пришли посмотреть фильм на фестивале Docudays [в июне]. Особенно нам было важно, чтобы посмотрели военные, которые есть в фильме, выжили, которые до сих пор на передовой. К сожалению, сегодня их здесь нет, но они приехали в Киев. Это, пожалуй, первый раз, когда я заплакал, потому что я смотрел фильм их глазами и глазами семей военных, отдавших жизнь за Украину. Публика, стоя, 10 минут аплодировала им. Это самое важное для меня.

Мы рассказывали, на какие фестивали съездили, что мы выиграли фестивали «Санденс» и CРH:Doсs, квалифицировались на «Оскар». Это было важно [для военных], но еще важнее было, что фильм увидят украинские зрители. Помню, мы вышли тогда из кинотеатра — я, Александр и ребята из Третьей штурмовой. Другие люди выходили с других показов — «Лило и Стич», «Формула 1», «Как приручить дракона». Это очень важные фильмы, не шучу — просто для ментального здоровья. Но ребята говорили:

«Нам так хочется, чтобы все эти люди пошли на «2000 метров» и увидели то, что мы проживаем, насколько там трудно». Я не могу передать, насколько им важно чувствовать, что общество их понимает, видит, знает, через что они проходят, особенно, когда они приезжают в мирные города.

Что люди понимают, что мирные города мирные именно потому, что [военные] стоят на передовой. Им хочется, чтобы общество чувствовало то, что чувствуют они и было с ними бок о бок.

— Как сложилось, что вы присоединились именно к Третьей штурмовой бригаде?

— Мы снимали сразу несколько подразделений. Сначала вообще была идея снять широкий фильм обо всём контингенте. Мы работали возле Крынок на Херсонщине, снимали в Запорожской области возле Работиного, снимали на Донбассе. Но именно история Андреевки показалась нам простой и одновременно такой, в которой есть всё: и опыт военных, и символизм победы, и то, насколько тяжело эта победа дается.

Понимаете, часто кажется, что нужно много информации. Мы получаем колоссальное количество информации, это просто хаос. И кинематографистам нужно держать фокус. Если нам удается держать фокус и не отвлекаться на аналитику, какие-то там дополнительные контексты, а сфокусироваться именно на людях и на одной истории, тогда эта история становится символом чего-то большего.

— Если можно, назовите тех, благодаря кому состоялся этот фильм.

— Я хочу сказать, что вообще тем, что мы живем и тем, что этот фильм существует, мы обязаны всей Третьей штурмовой и смежным подразделениям: 415-й, 93-й бригаде. Всем, кто тогда и во время контрнаступления шел вперед и боролся. Но, конечно, есть герои, которых я хочу оставить в памяти. Позывные Гагарина, Шевы, Фрика, Кобзаря ближе всего моему сердцу. В конце фильма есть дань уважения им. Их на самом деле гораздо больше. Хочется, чтобы все эти имена были запечатлены в истории, и мы к ним возвращались.

Сейчас тоже — когда ты анализируешь, потом на монтаже сидишь и пересматриваешь интервью, съемки с GoPro и со своих камер, — ты понимаешь, что, к сожалению, настоящие имена некоторых парней ты узнаешь только тогда, когда приезжаешь к ним на похороны. Ты всегда общаешься с позывным, они тебя называют позывным. А потом они возвращаются домой к своим родным. Их имена возвращаются к ним.

— Какой отклик ваш фильм должен вызвать у западной публики?

— Времена меняются. Мы понимаем, что сейчас даже те люди, которые поддерживают Украину, думают: «Да, я уже всё видел. Я уже всё знаю». Нужно использовать больше сил, чтобы привести людей в кинотеатр. И не нужно забывать: мы ведем их не развлекаться, а приглашаем в зону боевых действий. Дизайн этого фильма гиперреалистично передает опыт военных. Повторюсь, телевидение и газеты сообщают названия освобожденных сёл, количество раненых, убитых, пройденных километров, но это всё абстрактно.

Мне хотелось, чтобы зрители оказались в одном окопе с нашими военными, и чтобы у них не было возможности выйти из этого окопа, пока они не дойдут до Андреевки.

Когда люди выходят из кинотеатров, они в шоке, потому что они такой войны еще не видели.

— А что с политиками? Как повлиять на них?

— Мы заканчивали монтировать фильм в конце 2024 года, буквально за два месяца до выборов в США. И уже понимали, куда всё идет. Мы постоянно делаем показы для политиков: в Лондоне, в Париже, в Брюсселе, в Вашингтоне. И всё, на что я могу надеяться, — что тема Украины перестанет быть темой для геополитических игр, а американское общество и политики увидят, что это home invasion. У вас есть дом, к вам пришел сосед, убийца. Он пытается забрать ваш дом, убить семью. И вы защищаетесь. Если ставишь такую перспективу, то получаешь ответ: «Сейчас понятно. Какая помощь вам нужна?» Моя задача — как раз перенести это из поля абстракции, показать конкретные лица. И для военных из НАТО, из разных министерств обороны это работает. Мне кажется, они еще не до конца понимают, какова эта война. На самом деле война, которую мы видим в Андреевке, уже другая. А они не успевают за тем, что происходит. Им нужно постоянно это показывать.

— Ваше присутствие как-то повлияло на работу подразделений на фронте?

— Никак. Для них, конечно, важно было заботиться о нашей безопасности: военным всегда сложнее, когда появляется журналист или документалист с камерой. Но такова природа современной войны: она происходит не только в физическом, но и в медиапространстве. Это не значит, что журналист тоже воюет, но военные понимают, что если флаг над Андреевкой не будет запечатлен на камеру, если общество этого не увидит, то и символа победы не будет. Когда Андреевку освободили, ее уже не существовало. Но ты можешь разрушить город или село, однако ты не можешь разрушить символ.

— Расскажите, пожалуйста, какой момент во время съемок вам больше всего запомнился.

— То, что не попало в фильм, — динамика и драматургия фильма просто не позволяли это включить. В день, когда Андреевку освободили, когда Федя, наш главный герой, нес флаг в село, мы шли за ним. Мы высадились в начале посадки. Посадка — 2000 метров, зажата между полями, которые заминированы. Бои за нее шли настолько долго, что всё уже начало зеленеть, отрастать. Вот артиллерия уничтожает деревья — но боевые действия настолько медленно смещаются по посадке до Андреевки, что деревья в ее начале уже снова выпустили листья. Это символ надежды: да, всё разрушено, но — это главная мысль и надежда фильма, это говорят наши герои — всё восстанавливается и отрастает. Как поля и посадки.

— Расскажите, удается ли вам бывать дома, в Харькове?

— Недостаточно, я очень скучаю по Харькову. Мне очень хотелось бы, когда придет время, сделать хотя бы короткометражку о городе. Я постоянно собираю материалы, с начала войны, с 2014-го. Может, когда-нибудь соберется на фильм. Кстати, Третья штурмовая бригада сейчас как раз защищает Харьковскую область. Если мы к ним едем, то, конечно, всё равно останавливаемся в Харькове.

— Трудно себе представить, через какой стресс вы проходите. Что вам помогает держаться?

— Мне кажется, нас всех держат только люди, которые стоят рядом с нами. Поодиночке мы все бы уже развалились. Я не представляю, как я мог бы это делать. Как мы все могли бы делать то, что мы делаем, каждый сам по себе. Сейчас я говорю не только о круге кинематографистов, в котором нахожусь. Я в целом чувствую, что мы все вместе, и пока мы вместе, мы выживаем. Это одна из тех вещей, которые, как я вижу до сих пор, за рубежом не совсем понятны, а тех, кому понятно, это поражает — то, насколько украинцы едины. Это не всегда так, нам не всегда легко это поддерживать. Демократические общества, в Европе или Америке, разделены, радикализированы из-за российской пропаганды, но и просто из-за того, что никакая политическая система не идеальна. Они смотрят на нас и поражаются, что мы до сих пор вместе и знаем, что делаем.