Во глубине сибирских руд - Троицкий вариант — Наука
Продолжаем публикацию глав будущей книги Михаила Михайлова «Как я был ученым»1.
Электрон Александрович (Э.А.), кругленький катушек лет пятидесяти, второй секретарь обкома партии, отвечавший, как он мне сказал, «за идейно-политическую и воспитательную работу в регионе», умел профессионально обаять посетителя. Он, несомненно, был человеком ушлым и понимал, что впутываться в содержание лекции «московской штучки» себе дороже. Э.А. обнял меня, поблагодарил за то, что я, кандидат наук, пожертвовал собой, прямо-таки как декабрист, и приехал с лекциями в их края. Он дал высокую политическую оценку этому факту и выразил убеждение, что мой визит станет началом плодотворного сотрудничества московской организации общества «Знание» с их регионом. Попросил рассказать меня о впечатлениях от их города и оценить качество местной лекционной работы. Э.А. с таким вниманием вслушивался в каждое слово, так живо реагировал на всё произносимое в кабинете, что мне стало казаться, что надежнее друга в этом мире не сыскать. Степень доверительности была так высока, что хотелось даже в чем-нибудь покаяться, просто я не успел найти в чем.
Помощник принес чай с баранками. Чувствовалось, что Электрону Александровичу было важно в чем-то убедить московского гостя. К тому времени мне уже приходилось довольно плотно общаться с начальством, и я видел, что, слушая меня, кивая, глядя мне прямо в глаза, он тем не менее обкатывает свои соображения и ждет момента их высказать. Наконец он поднялся со своего начальственного кресла напротив и сел рядом со мной.
— Мы очень довольны, Михаил Михайлович, как у вас идет дело. Лекция очень интересная, я даже попросил девочек показать мне их записи. Но знаете, что меня беспокоит? Не бьем ли мы из пушек по воробьям? Вы прочли около двадцати лекций, и я специально попросил справочку о слушателях. Не больше двухсот человек вы окормили, пользуясь церковным выражением. Мне кажется, слабовато, надо бы вам выйти на реальный простор. Вот я о чем подумал. У нас же масса лагерей. Вот где поле непаханное для лектора, вот где вы сможете развернуться!
— А где же там разворачиваться? — поразился я. — Там эти шалые пионервожатые, воспитательницы да повара. Если только детям читать? Но я уверен, что им это будет неинтересно, материал не для них.
— Вы меня не поняли. Я говорю не о пионерских лагерях, я имел в виду лагеря с заключенными.
— Вы имеете в виду тюрьмы? — представив «Бутырку», единственную известную мне тюрьму, спросил я.
— Нет-нет. Тюрьмы есть тюрьмы. Я говорю о нескольких лагерях в нашей области, где содержатся тысячи заключенных. И туда ни разу не ступала нога лектора. Вы будете первопроходцем, Михаил Михайлович.
Я где-то уже говорил, что не лишен авантюрности, но предложение меня ошарашило. Читать лекции заключенным!? Дьявольски интересно! Да и вообще посмотреть, что да как в этих лагерях, увидеть узников… Но тут я остро почувствовал, что не хочу жамкать перед ними свою лекцию.
— Но, Электрон Александрович, я не желаю в лагерях читать «Науку и религию».
— А c чем же вы будете выступать? — удивился секретарь.
— Я специалист в области энергоемких соединений. Ракетные топлива и взрывчатые вещества. Я могу предложить лекцию «Химия и космические полеты».
— Звучит! — воскликнул Э.А. — А почему же вы это раньше не читали?
— А кому читать, Электрон Александрович: швеям-мотористкам, сантехникам, которым мы в обеденный перерыв помешали выпить в свое удовольствие, продавщицам широкого профиля, которых дети ждут не дождутся дома после смены?
— Да, я вас понимаю. А какой-нибудь текстик у вас есть?
У меня был текст лекции, которую я недавно читал в выпускном классе подшефной школы. Электрон быстро пробежался по нему.
— Замечательно. Но, конечно, не утверждено цензурой, — вздохнул он.
— Но мы же в глубине сибирских руд… — вырвалось у меня.
— Это хорошо, это глубокая мысль, даже правильная. Дайте мне текст, приведем всё к виду, удобному для логарифмирования.
Он поднялся, прошел к своему креслу и нажал на кнопку. Появился помощник.
— Отправьте, пожалуйста, этот текст на гектограф. Срочно, — и повернувшись ко мне, подмигнул. — Попробуем уговорить местного цензора.
— А как же я буду передвигаться между лагерями?
— Дороги здесь скверные и не очень надежные, особенно в дождливое время. Самое верное — это самолет или вертолет. Будете перелетать из одной колонии в другую. Мы вам дадим документ, что вы находитесь на брони обкома партии. С этой бумагой вам будут гарантированно выдавать билеты во всех местных аэропортах. Как, Михаил Михайлович, согласитесь?
Я утвердительно кивнул.
— Вот и добре, — обрадовался Э.А., — завтра отдохните, освежите материальчик, а послезавтра мы вас отправим в первую колонию. Ну, а на дорожку… — он подошел к двери, запер ее на защелку, вытащил бутылку коньяка из сейфа и закончил мысль, — по стременной, стременной рюмашке…
Мы выпили с ним по паре рюмок, закусили лимоном и расстались. Конечно, оба были в некоторой тревоге: эксперимент был все-таки экспромтом, затрагивал не одну сотню людей и весьма нетривиальные организации.
* * *
Первый поселок с колонией располагался недалеко от города. Довезли прямо до проходной, где меня встретил майор.
— Ответственный по политико-воспитательной работе, майор Милешкин Илья Степанович, — представился он и отдал честь.
Я тоже представился. Мы вошли в проходную, я несколько раз демонстрировал паспорт, майор молча сопровождал меня. Наконец перед последней дверью он заговорил:
— Михаил Михайлович, мы сейчас пройдем с вами на плац. Там уже собран контингент. Обычно этот народ не любит общих сборищ и предпочитает в них не участвовать. Но в вашем случае, на новенького, пришли почти все. Среди них будет несколько наших сотрудников. Как правило, заключенные не допускают никаких глупостей в их присутствии, но могут быть отдельные выкрики. Не обращайте на них внимания. Кроме того, может, это представится вам странным, но они вольны уйти, если им что-то не понравилось, показалось неинтересным, — он развел руками. — Мы уж тут бессильны, не обессудьте.
Мы вышли на плац и поднялись на небольшую сцену. Перед нами сидело несколько сотен заключенных самых разных возрастов. На первой скамейке, например, сидел беззубый старик, счастливо улыбавшийся развлечению. Рядом с ним сидел тщедушный мальчонка на вид лет 15 (хотя на самом деле ему должно было быть 18–20). Кто-то был в брюках и нижней белой рубашке, кто-то сидел лишь в легких черных штанах, обмахиваясь веточками от комаров. Кто-то почесывался. Но, в общем, это была обычная масса народа, с интересом ждущая начала «представления». Лекций в этом лагере доселе не бывало. Майор представил меня как лектора из Москвы и сообщил тему выступления: «Химия и космические полеты».
* * *
Я понимал, что разговор о химии и ракетах без схем и формул — вещь провальная, и решил для начала увлечь народ историями в свободном изложении, снисходительно относясь к фактам. Я рассказал о том, что в 1943 году немцы прекратили авиационные налеты на Лондон, поскольку к тому времени у англичан появился радар, они успевали заблаговременно поднять свои самолеты и привести в боевую готовность противовоздушную оборону. Но именно в это время «боши» — так называли немцев — начали обстреливать Лондон ракетами. А вот против них противоядия не было. Каждая ракета несла почти тонну взрывчатки. Они были слабоуправляемы, лупили просто по территории, и разрушения в английской столице были ужасны. Англичане лихорадочно искали, откуда запускают ракеты, и было ясно, что те вылетали приблизительно из одного места на побережье Балтийского моря. Целая команда в министерстве обороны изучала данные аэрофотосъемок, но всё было тщетно.
Народ внимательно слушал. Кое-кто даже перестал чесаться. Старик закрыл рот. Я наподдал:
— И вот однажды девушка по имени Констанция, незадолго до этого принятая с испытательным сроком на службу, изучала снимки, сделанные над немецкой деревенькой Пенемюнде на острове Узедом в Балтийском море. У нее было четкое задание, от которого категорически не следовало отступать. Она должна была только фиксировать наличие самолетов на пленке, ничего более. А она наткнулась на изображения каких-то странных кружков и одного длинного предмета, похожего то ли на сигару, то ли на бутылку. Она обратилась за советом к сидящему рядом коллеге. Но тот расхохотался, глядя на снимок:
— Кружки напоминают вид рюмок сверху, а вот, кстати, и лежащая бутылка. Похоже, что боши над нами издеваются. Забудь и не дергай никого, не смеши, помни, что у тебя испытательный срок.
Не скрою, мне было дьявольски приятно внимание плаца. И я с воодушевлением сообщил, что в это время раздался сигнал воздушной тревоги и все спустились в бомбоубежище. Там Констанция оказалась рядом с директором ее отдела. Будучи человеком вежливым, он спросил новенькую, как у нее дела. Она ответила, что всё в порядке, но замялась: странные кружки, которые никогда не упоминались во время учебных занятий, не покидали ее голову. Она решилась рассказать о них директору. В отличие от коллеги, он отнесся серьезно к ее рассказу и попросил принести снимок. Когда она вошла в его кабинет, там уже было несколько экспертов. Констанция выложила снимок, и один из мужчин сразу же сказал: «Это ракеты».
Нарушители уголовного кодекса внимательно слушали, и это придало мне новые силы.
Я поведал о том, что самолет-наблюдатель, посланный на следующий день на разведку в район острова, был сразу же сбит. Были атакованы и несколько самолетов, находившихся неподалеку. В это же время поступила информация от польских партизан, что участок побережья напротив Узедома нашпигован противовоздушными батареями. Бомбардировка была чревата множеством жертв.
К тому времени англичане практически ежедневно бомбили немецкие города. И вот, чтобы усыпить бдительность фрицев, решено было изменить маршрут и посылать эскадрильи в Германию на большой высоте через Узедом. Немцы вначале огрызались, пытаясь дотянуться до высоких целей, но потом привыкли, и гул моторов перестал их тревожить. Тогда-то в один прекрасный день в обеденное время около 600 британских самолетов атаковали ракетный полигон уже на бреющем полете. На острове после успешной бомбардировки остались рожки и ножки.
Тут я постепенно перешел к устройству ракетного двигателя, приводя в пример проколотые воздушные шарики, движение лодок, отталкиваемых веслами, отдачу ружейных стволов, полет пуль под влиянием пороховых газов и т. д. Всё это я перемежал своими придумками, так что материал воспринимался, как мне казалось, с интересом. Так же просто я расправился с ракетными топливами, сконцентрировав основное внимание на более-менее понятных народу порохах. А уж необходимость кислорода для жидких топлив была понятна всем присутствующим. В заключение я привел размеры ракет и восславил отечественную космонавтику.
Мне показалось, что «контингент» был доволен. Последовали вполне осмысленные вопросы о соотношении веса ракет и топлива, влиянии места запуска, сопоставлении размеров наших и американских ракет, был даже вопрос, на который я затруднился с ответом: о толщине обечаек ракетных двигателей. Тут я, правда, надул щеки и дал понять, что это как раз и есть предмет государственной тайны.
После вопросов на какое-то время воцарилась тишина, которую нарушил паренек, сидевший на первой скамье.
— Дядя, — попросил он, — а расскажите еще что-нибудь. Вы космонавтов видели?
Я посмотрел на майора. Тот несколько растерянно обратился к присутствующим:
— Как, послушаете еще?
— Пусть говорит, давай, лектор, до ужина время есть, пущай его.
Майору, видимо, было дано четкое распоряжение не отклоняться от темы лекции.
— Михал Михалыч, ну давайте еще что-нибудь о ракетах, о космонавтах.
* * *
И я рассказал пытливым заключенным, как однажды поздним вечером в лабораторию, где я уже оставался один, позвонил густой начальственный бас и попросил подъехать для консультации в Министерство обороны. У подъезда уже стоял здоровенный черный лимузин, на котором мы помчались на Арбатскую площадь. Меня потрясло то, что в машине был телефон. Не сразу поверив, что прямо из автомобиля можно с кем-то связаться, я позвонил жене и гордо заявил, что задерживаюсь, а подробности будут по возвращении.
В министерстве меня встретил генерал-лейтенант, командующий ракетными войсками, и рассказал, что в одну из крупных северных рек вскоре после запуска упала ракета с почти неизрасходованным жидким топливом. По словам водолазов, оно полностью вытекло в воду. Я понял, о чем он говорит. Это было чрезвычайно вредное вещество под названием гептил. Чувствовалось, что командующий заметно нервничал. Он попросил меня рассчитать, когда и в какой концентрации это вещество достигнет крупного областного центра в устье реки. Для этого меня обложили всевозможными справочниками, и я, представив реку в виде длинного корыта между местом падения «изделия» и городом, принялся за дело. Часа через полтора я закончил. Получалось, что гептил достигнет города уже в практически безвредной концентрации через трое суток. Тем не менее жителей прибрежных селений следовало, конечно, предостеречь от контактов с речной водой. Генерал взял мои результаты и куда-то ушел. Вернулся он весьма повеселевшим и сообщил мне, что то же самое обсчитывал целый отдел в министерстве и получил, к счастью, близкие результаты. В это время из своего кабинета вышел космонавт Герман Титов. Мы поздоровались и обменялись визитками. Командующий обрисовал ему ситуацию. Оба меня поблагодарили. Обо всем этом я и рассказал своим слушателям на плацу.
Я утаил от них лишь несколько слов, которые сказал мне тогда командующий:
— Вы уж извините, Михаил Михайлович, что мы вас сдернули. В этом, безусловно, не было острой необходимости, поскольку я абсолютно верил результатам своего отдела. Но мне позвонили из ЦК партии и попросили для верности подключить кого-нибудь из Академии наук. Ослушаться ЦК мы не можем. Позвонили нескольким грандам из Академии, но они — тертые калачи — под разными предлогами уклонились от помощи, и кто-то из них посоветовал обратиться к вам. А теперь представьте мое состояние: вдруг вы получили бы данные, резко отличные от результатов моего отдела? Как быть в этом случае? Я же не мог не позвонить в ЦК и не доложить о разнице в расчетах!? Представляю, что тут было бы! Они же там все перестраховщики. Всю верхушку бы на уши подняли. Еще раз вам громадное спасибо!
Он обнял меня. Домой я возвращался на том же автомобиле. Позвонил жене, чтобы вышла меня встретить, тщеславие захлестнуло, уж очень захотелось покрасоваться на фоне громадного черного кабриолета: знай наших!
Но вернемся к лекции. Всё наконец закончилось, мне дружно похлопали, горемыки потянулись на ужин, а майор проводил меня до выхода из проходной. Поблагодарив еще раз, он сказал:
— Мне понравилась ваша лекция. Но, знаете, мой вам совет: не рассказывать в колониях про падение ракеты. Почему-то за решеткой они все становятся патриотами и искренне переживают из-за неприятностей в стране. Вот такая метаморфоза.
Мы попрощались, и меня повезли в аэропорт, чтобы отправить в другую колонию.
Мой рейс был приблизительно через час. В маленьком здании аэропорта было трудно даже просто протиснуться к кассам. Я подал кассирше свою бумагу, с любопытством ожидая результатов действия «брони обкома» в этих условиях. Она прочла и дала мне понять, чтобы я «не светился» и затерялся в толпе. Я удивился, но так и сделал, наблюдая, что произойдет дальше. Кассирша взяла микрофон и объявила, что пассажиров, вылетающих в поселок Дегтянка, просят подойти к кассе. Народ, обезумевший от долгих ожиданий, кинулся к ней. У первого, кто подлетел, кассирша отобрала билет и заявила, что он полетит завтра тем же рейсом. Не знаю, как она мотивировала свои действия, но я понял, что если бы пострадавший узнал, кому достался его билет, мне пришлось бы несладко.
* * *
В общей сложности я выступил в семи мужских колониях. Во всех случаях «бронь» работала безотказно, хотя мне каждый раз было ужасно жаль ни в чем не повинных страдальцев. Практически везде после лекций слушатели просили рассказать что-нибудь еще. Я больше не огорчал сидельцев падением ракеты и «впаривал» им библейские истории до тех пор, пока не приходило время идти на ужин.
В аэропорту областного центра, куда я прилетел из последней колонии, меня принимали как героя. Электрон Александрович обнял меня, потом отодвинул, разглядывая, вновь обнял со словами: «Ай да Михаил Михайлович! Ай да молодца!» — и передал обеим Аннам. Те расцеловали меня в разные щеки. Большая Анна сказала:
— Михаил Михайлович! Кто старое помянет — тому глаз вон.
— Не будем вспоминать окончания пословицы? — спросил я.
— Ни в коем случае, — засмеялась она.
— Вы о чем? — спросила Анечка.
— Господи, сколько вам еще узнать придется в этом мире, — умилился Э.А. — Окончание пословицы звучит «а кто забудет — тому оба». Но это — не про нас!