Ялгуба — живая история - Троицкий вариант — Наука
В Карелии, недалеко от Петрозаводска, на Онежском озере, стоит деревня Ялгуба. Деревне без малого 500 лет, обитает там примерно 160 человек, не считая дачников, и домашняя живность — вот, например, пес по кличке Космос. «Огромный, черный, доверчивый и неторопливый — этакий дух северной деревни, которой Ялгуба и является — со своими, конечно, особенностями», — говорит ученый-этнограф Ксения Федосова. В августе Ксения и директор АНО «Северное развитие» Вера Мешко организовали экспедицию в Ялгубу, чтобы, собственно, об этих особенностях узнать и составить туристический гид по селу 1. Гид пока в работе, но уже готов логотип, а на нем — тот самый пес Космос.
Ксения Федосова — исследователь фонда «Электронная энциклопедия истории и культуры русских сел и деревень», а еще — участник оргкомитета фестиваля «Наукоградостно», о котором мы писали в ТрВ-Наука 2. Этот фестиваль каждый раз меняет локацию и этой осенью, 2–4 ноября, пройдет в городе Пущино. В его поддержку и для сбора средств3 Ксения Федосова и Вера Мешко провели онлайн-лекцию, где рассказали о том, что узнали и услышали в поездке. А еще раньше Ксения писала об экспедиции прямо с места событий в своем телеграм-канале «Зыбь-колыбь» 4. Публикуем сверенную расшифровку лекции.
Свои, чужие, соседи
Наша задача была — на основе глубинных интервью исследовать «локальный текст» Ялгубы и собрать из воспоминаний людей и архивов аудиоэкскурсию, которая этот текст отражает.
Хотелось сделать хороший продукт — «укорененный» в идентичности. Возможно ли это? Возможно настолько, насколько вообще существует коллективная идентичность и тот самый «локальный текст». В статьях исследователей (в том числе моих) этот концепт существует вовсю — словари и энциклопедии «локального текста» уже лет пятнадцать как в тренде. А как теория соотносится с реальностью? Где рождается идентичность, осознание себя, особенно коллективное (насколько оно вообще существует)? В точке встречи с иными, другими, чужими. Возникает необходимость самопрезентации и самоидентификации. Понимание «мы такие-то» оформляется через сопоставление и необходимость обозначить различия.
«Другие» отличаются от «нас» по каким-то признакам: язык (немые «немцы»), внешность и так далее. Чужаки непонятны, они скорее опасные враги. «Свой — чужой» — традиционная модель выстраивания отношений между сообществами. Она никуда не делась и в современном мире.
Более близкие «чужие» — это не «враги-чужаки», а просто «другие», соседи. Как бы свои, знакомые, но всё же иные: «У нас так не поют, так в дурных селах поют», — говорили нам на Белгородчине и махали рукой за холм, где жили «дурные», по их мнению, бабы (с нашей точки зрения и те, и другие пели одинаково круто). На Русском Севере бытовали длинные географические песни, где перечислялись сразу все деревни по реке, и все они были помечены, идентифицированы по какому-то признаку:
Хлебородная деревня — то митрошинцы,
Где подкрашены оконцы — это сенькинцы,
Ни лопаты, ни метлы — да то зубакинцы,
Где подраться, помахаться — то загатинцы
Широко известны коллективные прозвища, определяющие людей по принадлежности к месту: варзужана — фараоны; псковские — скобари; вятские — водохлёбы. Они «размечают пространство», определяют границы в устойчивом мире тесно живущих соседских сообществ. Соседство — это тоже традиционная модель.
А вот модель туризма — новая, и тут приходится пройти этап поисков формата общения с этими «новыми другими» и поисков идентичности. Турист — это гость, странник? В деревне такое еще встречается — ты приезжаешь как турист, а тебя поят чаем за домашним столом. Удобно было бы «надеть» эту традиционную модель на новые отношения, но не получается. Не стыкуется до конца, не хватает ресурса простого человеческого гостеприимства на регулярные группы туристов. Не усадишь целый автобус чай пить, да еще и каждый день (это собирателям фольклора везет, мы в модель «гость» умещаемся). Может, турист — это враг? «Приехали тут всякие» тоже частенько звучит в адрес заполненной парковки со стороны жителей.
А еще, как ни крути, туристы — это возможность заработать. И именно местный колорит и традиции часто становятся тем самым материалом, который позволяет что-то предложить приезжающим и через который происходит самопрезентация сообщества.
Форм, раскрывающих местную культуру для внешнего мира, уже возникло великое множество: сельские «самодельные» музеи и коллекции, трапезы и чаепития, ландшафтные спектакли, фестивали с мастер-классами и ярмарками и даже почти академические краеведческие чтения — чего только нет! В разных регионах они приобретают свои характерные черты. Процесс продолжает развиваться. И мы с командой приняли в нем участие — на этот раз в Ялгубе.
По улице между водой и лесом
Как гуманитарии ездят в экспедиции? Да так же, как и биологи, археологи, музыковеды… Приехали мы в Петрозаводск — в Ялгубе его называют просто «город» (как если река протекает вдоль места, ее зовут — «река»), — а дальше час на автобусе или сорок минут на машине. Доехали до Ялгубы — а там типичный карельский пейзаж: прекрасные сосны, песчаная земля, где-то вдалеке мох… И деревня: длинная улица, которая тянется между водой и лесом. Водная часть — это губа, мы бы сказали — залив, длинный, как палец — это Онежское озеро запускает в материк пятерню свою такими заливами-губами… А с другой стороны улицы лес, от которого наш брат крестьянин территорию по кускам выгрызал, возделывал древним способом: срубил деревья, сжег, удобрил землю, и несколько лет можно сажать. В советское время по-за Ялгубой эти поля были огромными, а когда колхоз-миллионник прекратил свое существование, они стали зарастать. И это тоже накладывает отпечаток на местный природный и культурный ландшафт.
Вот мы идем по деревне, прогуливаемся, видим большие и маленькие дома. Есть заброшенные, есть жилые, с балкончиками красивыми. И на улицах людей деревенских обычно немного. Горожанину это странно — где все люди-то? А прислушаешься — где-то кто-то есть: на заднем дворе, в огороде… Но у нас-то своя задача: мы приехали в новое место, нужно что-то про него понять, как-то пропутешествовать внутрь да погрузиться в историю, что-то выяснить. То есть нам нужны люди. И приходится непривычные всякие для городского человека действия совершать: стучать в дверь ли, в окно, кричать: «Есть кто дома?» Правда, уже появились мобильные телефоны, и можно от человека к человеку набирать связи. Это называется «метод снежного кома»: когда знакомишься с людьми, и они тебя как бы передают друг другу. А еще у нас есть Вера, которая живет в Ялгубе каждое лето последние лет тридцать, и она была нашим проводником.
И вот мы попадаем в разные дома, разговариваем с разными людьми. Кто ставит самовар на веранде, кто — электрический чайник внутри дома, кто — прямо в дождь разговаривает, под зонтиком, на крылечке. И записываем наши беседы — в тетрадку и на диктофон. А когда нас приглашают в дома, мы волей-неволей, конечно, видим, как живут люди. И это тоже большая и важная часть информации. Вот печка, на ней — старый магнитофон, с другой стороны лежаночка отапливаемая, труба самоварная висит на окне, на печке белье сушится. Видно, что едят, как готовят. И мы день за днем ходим, разговариваем с людьми, погружаемся в их быт, в их настроения, в их воспоминания. В их мир.
И совершаем иногда неожиданные открытия. Вот нас угощали калитками — плоскими ржаными лепешками с начинкой. Они много где на Русском Севере есть. Например, в Вологодской области их называют рогульки. Там они круглые, с защипами-лучиками и ягодной начинкой. На Архангельском Севере хорошо известны шаньги, наливанники, налистники. Круглые или овальные, с защипами и без, на разном тесте, со слоем ягоды, каши или пюре сверху – но общий принцип один: открытая выпечка, где на слое теста лежит слой начинки. В Петрозаводске калитками называют вытянутые «лодочки» с картошкой. А вот жители Ялгубы, к нашему удивлению, сохранили более традиционную и редкую форму этой выпечки— карельскую, квадратную. Вообще деревня изначально была смешанной, в ней жили и русские, и карелы, уже к началу XX века она обрусела, но карельский след очевиден — и в названиях, и в особенностях речи, и в форме калиток.
Мы знакомимся с прекрасными людьми. Вот молодая пара, которая родилась здесь, пожила в городе и вернулась обратно в Ялгубу с двумя детьми: Ксюша и ее муж Александр. У них старинный дом, ему, по-моему, триста лет, они перестроили его изнутри, совсем как домик Финдуса и Петсона из шведской книжки Свена Нурдквиста. Там много потайных комнаток, есть, например, ванна, где одна из стенок — от действующей печки. Сидишь в ванне, а тебя печка греет… Они привозят и восстанавливают старинную мебель. Она, с одной стороны, современная, функциональная, стильная, с другой — сохраненная с большой любовью и нежностью. Здесь каждое интервью — это и история деревни, и история человека, семьи. Во всех экспедициях мы погружаемся в эти истории. За день проживаешь несколько жизней, пока общаешься с людьми, и твоя собственная жизнь словно приумножается.
По зарастающим полям к старым соснам
А вот посреди поля, которое скоро станет лесом, лежит камень крупный. А рядом — еще один. Что это? Моренные камни, протащенные ледником? Да, но то, что они оказались рядом, лежат ровной грядой — сопкой, как здесь говорят, — дело рук человека. Дело в том, что они мешали при вспашке, и их оттаскивали, так они стали частью культурного ландшафта. А жители нам рассказывали, как они бегали туда собирать ягоды, потому что камни прогреваются солнцем, и там много земляники. На них выползали понежиться змеи, поэтому собирать надо было внимательно. Про эти сопки было много историй — мол, в них богачи после революции попрятали свое богатство, и кто-то даже что-то там находил…
Идем мы дальше по зарастающим полям в еще не тронутый распашкой лес, прекрасный карельский сосняк. И вдруг вдоль дороги на одной, другой, третьей огромной старой сосне — удивительные полоски, как будто кто-то процарапал сразу десятком когтей. Что это? Медвежий след? Нет. Хотя след мы тоже там сфотографировали. Это признаки сбора смолы-живицы. Довольно долго уже в советский период там работали целые бригады, и в Ялгубе, и в паре соседних деревень. В такой бригаде был мужчина-сдымщик, который делал надрезы на коре, а несколько женщин шли за ним и собирали специальными лопатками живицу. Она отправлялась на производство олифы и канифоли.
Находили мы и особенные деревья — со старинными затесами и крестиками. Нелегко такие отыскать, но у нас в команде был человек, который очень погружен в карельскую культуру, в поиски ее следов, у него прямо интуиция на этот счет. Помню, Серёжа как-то в одном месте просто отошел с дороги, пошел вниз под уклон без всяких примет и нашел через пять метров вот эту сосну. Карелы называют такие деревья с засечками, с метками, с раздвоенными вершинами карсикко. Зачем они метили деревья? Были и бытовые соображения (такое дерево — ориентир в лесу), и ритуальные (место, где надо остановиться, отдохнуть, помолиться, что-то принести и оставить в качестве жертвы). Знак в форме креста оставляли на деревьях около кладбищ, это напрямую связывалось с возможностью для души умершего уйти по этому дереву в мир иной. Сейчас так уже не делают, но деревья с затесами еще можно найти. Мы укажем их в нашем аудиогиде.
У воды и по воде
В самой деревне возле воды — бани. С современной точки зрения их нельзя там держать, но эта традиция до сих пор продолжается, и в Ялгубе очень много бань по-черному — где есть печь, а трубы нет, и весь дым выходит через двери, соответственно, вся баня изнутри покрыта черной копотью. Чтобы в этой бане париться, нужно иметь особый навык: заденешь стену плечом — надо идти заново отмываться. Жители еще помнят поверья, связанные с банным хозяином. Его надо просить: «Пусти помыться, попариться», — и благодарить потом: «На доброе здоровьишко». Разные есть приговоры. Еще одна премудрость — как выбирать камни для бани по-черному. Люди знали, какого цвета, какой фактуры брать, а какие — нет, мол, они испускают вредные пары.
Пойдем дальше по улице. Что там у воды? Смотрите-ка, бывший причал. Он еще работал в 1970-е – 1980-е, сюда приставали теплоходики из Петрозаводска. В Ялгубе про это много вспоминали: как выбегали всей деревней встречать родных, которые всю неделю в городе жили, а на выходные приехали на этом теплоходе, и можно с ними встретиться, наговориться, напиться чаю… Сейчас причал разрушился, построена автомобильная трасса, и в теплоходах уже нет надобности. В 1980-е пустили автобус — он застревал, его буквально на руках в горку заталкивали, или, бывало, в дороге образовывалась промоина. Одна наша информантка, староста деревни, рассказывала, как не могла попасть в роддом из-за этой промоины, и ей пришлось рожать, не доехав до роддома. В общем, добираться на автобусе было не так надежно, как по воде. И причал был важной точкой, центром, прибытие теплохода задавало ритм жизни. (В моем родном Пущино эту роль выполнял автобус из Москвы — в детстве мы ждали возвращавшихся с работы родителей, а потом и я стала студенткой приезжать только на выходные…)
А еще до построенного в советское время причала и его предшественника-парома здесь начинался старинный путь в Петрозаводск. Летом по воде, зимой по льду из Ялгубы ехали в город торговать. У ялгубских было прозвище — простокишники, потому что везли они простоквашу (по-местному — простокишу), молочные продукты. А рядом деревня Суйсарь (названная по острову Суйсаари), ее жители были луковники, потому что луком торговали. Там он и сейчас особого сорта — из одной луковки несколько гнезд перьев. Этот путь напрямую раза в три короче, чем современное извилистое автомобильное шоссе, идущее по берегу — там только 10 км. Но он, конечно, бывал опасен. Волна на озере серьезная, дожди, погода переменчивая, на смене сезонов лед бывал ненадежен, могла быть и снежная буря. Путь по льду размечали вехами, а место спуска с материка на воду отмечали большими крестами, некоторые из них и сейчас стоят на своих местах. Вообще, зимник был длиннее, чем от Ялгубы до Петрозаводска: он начинался от Пудожа, шел через всё Онего, и Ялгуба был точкой на этой большой зимней дороге. А из Петрозаводска уже даже в Питер попадали. Мы записали эти воспоминания — как предки-мастера до Петербурга ходили работать на отхожие промыслы, как купцы ездили, торговали рыбой и семенами репы местного особого «синего» сорта, как в Ялгубе действовали постоялые дворы и ямская станция.
На чем здесь ходили по воде? А на разном. Были лодки-кижанки с загнутыми носами. В советское время часто вспоминают МРБ (малый рыболовецкий бот). Сегодня в деревне можно увидеть в основном катера, но есть один дебаркадер, а еще есть творческий транспорт, например самодельный катамаран из пластиковых двадцатилитровых бутылей, со стуликом, педальками и корзинкой. По воде — проще, доступнее, и дорогу строить не надо.
И, конечно, рыбалка для жителей очень важна. Сколько здесь особенных названий связано с этой водной культурой! Географические названия мест на воде и под водой, названия способов лова, снастей, видов рыб… Палья, корюшка, колюха, лосось… Кстати, здесь говорят лóсось, с ударением на первый слог. Это тоже след карельского языка, где все слова имеют ударение на первый слог. Говорят, что жители Ялгубы и окрестных деревень тоже немножко странно разговаривают: «Пáраход ýсвистал. Пóка чай фýрындала, пáраход зá губу ýсвистал». Сейчас уже все ударения как в литературном языке, но стабильно звучит лóсось, а не лосóсь.
Для каждой рыбы — своя снасть, для каждой рыбы – свое время, для каждой рыбы — свои рецепты, которые тоже называются по-особенному. Например, сущик — суп из сушеной в печке рыбы. Все рассказывают, что сейчас его как-то мало готовят, и начинают вспоминать, как это пахло, как это готовилось, какое оно было вкусное… Видно, что еще недавно это было значительной частью культуры.
Главная местная гордость – мелкая рыбка ряпушка. В советское время ее ловили в промышленном масштабе. А еще есть мошкáрка — это маленькая-маленькая ряпушка. Она и так-то маленькая, а эта еще мельче, мошкáрка!
В записях 1977 года из этой деревни была такая история про ряпушку: «Почему ряпушки-то стало мало? Потому что ее прокляли, закляли. И заклял ее один швед. А дело-то было как? Шел он по берегу, увидел рыбаков, которые как раз ловили ряпушку, и попросил его угостить. А они с ним не поделились. И тогда этот швед заговорил свой нож и бросил его прямо в [озерную] губу. И вот до тех пор, пока этот нож не найдут, ряпушки и не будет».
Ну а мы знаем, что ряпушка тем не менее есть, несмотря на все эти разговоры. Просто у рыбаков не принято хвастаться своим уловом, принято его, наоборот, таить. Чтобы удача от тебя не отвернулась и никто не позарился на твой участок. Мол, ничего нет, швед всё проклял. А на самом деле богатства там совершенно невероятные! И слова — невероятно богатые, разнообразные у этой рыбной, водной культуры. Вот названия снастей. Чем только не ловят: киривод, масельга, катюша, мережа, закол, ставной невод… Киривод, он же керевод, — невод, которым ловят ряпушку летом, он ставится на поверхности на поплавках с небольшим грузом. Закол — длинные сети, которые на шестах опускаются на много метров вниз. Мережа — тоже тип сети, которым несколько человек буквально как крылом по воде ведут. Одни держат вход в него, а другие на лодках большим крылом загоняют рыбу в большой «носок», и потом ее надо определенным образом вытаскивать.
Всегда очень интересны названия мест: жители деревни дают имена и замечают разные объекты, которые мы с вами совершенно не выделяем. Например, лýда, или банка, — подводная отмель. Нам с берега ее совершенно не видно, а рыбаки эти луды хорошо замечают, потому что они туда ходят сети ставить. Разные названия губ — Чёртова губа, Лемба-губа, Кука-губа, в них есть карельские, финно-угорские корни.
А вот еще частое местное слово — похóжка. «Похожать сети» — это выйти на проверку рыболовных сетей. «Ходить на похожку», брать с собой кого-нибудь на похожку — времяпрепровождение, особенно летнее, у всех заядлых рыбаков. В музее Ялгубы есть экспонаты, связанные с рыболовством. Грузило, поплавок, а вот — самоирония. Что это за вещь? Грузило. Просто этикетки перепутаны.
Церковь, старовер и колдунья
В Ялгубе была церковь и несколько часовен. Церковь сгорела. Судьбу священников мы не знаем. Судьба репрессированных — тема в Ялгубе очень скрытая, потаенная. И не менее скрытой была история староверов-беспоповцев, которые жили здесь параллельно с церковью. О них пишет местный священник в тексте XIX века, уже к началу XX века их оставалось мало, но случайно мы узнали об одном видном старовере, который жил еще и в колхозные времена. Мы побеседовали со всеми его потомками, и сложилась вполне цельная картина. Сначала нужно было проверить, действительно ли он был практикующим старообрядцем. Староверами в деревнях частенько называют просто разных странных людей — или людей, по-старинному одетых, или тех, кто бороду не бреет, или с особым знанием, колдунов каких-то. Но это, судя по всему, был все-таки один из последних ялгубских староверов в настоящем смысле слова. Например, у него была своя особая посуда, которую он носил в мешочке, если куда приходил. Был он, как ни странно, очень терпим к советской власти. На фото он чинит инструмент, подбивает косу для колхоза. А в доме у него стоял телевизор, и он мог даже находиться с ним в одной комнате. Он слыл за важного человека, мудрого, к нему приходили за советом. Любимой внучке он оставил некоторые свои вещи. Например, есть специальная пелена, которую он завещал положить себе на лицо в гробу, когда он умрет. Она так и сделала. И до сих пор ее хранит. Она нам ее показала не сразу, не очень хотела сначала с нами разговаривать, но потом постепенно — когда уже поняла, что мы пообщались и с другими людьми из деревни, ее знакомыми — приняла нас. У других потомков мы нашли старую Библию, по которой его дочь поминала усопших. И на одной из страниц нашли надпись: «1972 год, умер Игнатов Алексей Михайлович». Это он и есть тот самый старовер.
Еще одна скрытная история — про местную колдунью. Звали ее Павлина Дмитриевна Голубева, она относительно недавно умерла, и о ней ходило много легенд. Вплоть до того, что она помогала крупным нашим руководителям в важных государственных делах. Мол, как-то к ней заглянули, а у нее там в предбаннике сидела Матвиенко вместе с депутатом Госдумы от Карелии. С другой стороны, говорили, что она действительно помогала местным лечить какие-то их мелкие недуги, помогала искать людей, скот потерявшийся. По слухам, пыталась передать свой дар дочке, но ничего не получилось. Ученые наведывались к ней, записывали ее заговоры. Известный этнограф Константин Логинов часто ездил к Павлине Дмитриевне со своей коллегой, японской исследовательницей Дзюнко Фудзивара. Вот такая была бабушка… И тема колдовства бытового достаточно долго в Ялгубе присутствовала. [На этих словах на трансляции внезапно пропадает звук. Совпадение?] Я знала бабушек, которые поссорились, потому что одна на другую наколдовала. А у той, которая стала объектом колдовства, дом сгорел, сын погиб, вся жизнь пошла наперекосяк.
«Нам здесь жить»
Советский период, с одной стороны, принес в жизнь облегчение, механизацию, с другой — жестко ломал традиционный быт. Я много раз читала и вживую слышала воспоминания о коллективизации — как со слезами отводили в колхоз домашнюю скотину, бороны, сохи, да целые дома передавали. Но не сталкивалась раньше с тем, что в колхоз нужно было отдать и рыбачьи сети… И везде, где бы об этом ни говорили, одно и то же мнение от старшего поколения: кто поумнее, не пытался спорить с государством и сопротивляться, а отдавал сам, пока не пришли.
Вот здание старого закрытого магазина, где внутри уже много лет грустно прозябают две наряженные новогодние елки, а между рамами мертвая синичка лежит… Такое постапокалиптическое зрелище, которое иллюстрирует всю историю этого магазина. Он был построен на месте кладбища. Говорят, приехали и прямо бульдозерами кладбище раскорчевали, поставили магазин, который недолго проработал и разорился. О попытках сопротивления ничего не говорили, только о попытках как-то с этим рядом жить, как-то выстроить с этим отношения. Например, довольно долго люди носили цветы на могилы: клали под угол магазина. Или к части кладбищенских оградок, которые тут же лежали разломанные. А сейчас собирают деньги, чтобы поставить рядом со зданием магазина поклонный крест.
Вот заброшенный дом за зеленым забором — бывший ведомственный дом отдыха. Раньше в нем был детский сад, а до революции он принадлежал купцам Зайцевым, отчего его называют Зайцевским домом. А в 1982 году здесь снимали фильм «Нам здесь жить». Вот кадр из фильма, где этот дом — в роли чайной. Кое-кто из жителей рассказывает, как его мама приехала из города на теплоходике и увидела дом с вывеской «Чайная». И решила, вполне логично, что в Ялгубе открыли чайную. «Зайду, — говорит, — куплю булочек к чаю, домой принесу». Заходит — а там снимают кино! Отдельный «лор» в Ялгубе — про актеров, как одни приходили порыбачить, выпить с местными музыкантами, как кто-то купался, как к Папанову приплыла на лодке целая группа из детского сада, чтобы с Волком из «Ну, погоди!» пообщаться.
И напоследок еще одна ялгубская история — о часовне святого Власия, которая стоит в самом конце длинной улицы между водой и лесом. Еще недавно здесь был ветхий амбарчик с крестом, это и была часовня, одна из трех в Ялгубе. По преданиям, в XIX веке этот амбар перевезли с острова Кижи и приспособили под часовню, поэтому у нее немного нетипичный вид. Люди за ней ухаживали, но время брало свое, и крыша прохудилась. Пытались подлатать, два года назад один меценат решил вложиться в реставрацию, но выяснилось, что латать уже невозможно, и решили возвести в память о той часовне новую. Внутри постарались сохранить элементы старой — кусочек сруба, крест, подсвечник, икону, которая была в очень плохом состоянии.
А почему часовня поставлена именно тут, на каменистом поле почти за деревней? Говорят, что в прежние времена тут сильно страдал скот от змей, и люди обратились к местному колдуну, который, когда возводили часовню, положил под порог некий заговор от змей. И с тех пор, действительно, змеи пропали; по крайней мере, в этом конце деревни их никто не видел. Даже вспоминают, что когда змеи попадали сюда вместе с сеном, привезенным с покосов с другой стороны губы, то бросались в ужасе обратно в воду, лишь бы не касаться этого нашего южного ялгубского берега. А в новой часовне встроена часть сруба прежней. Поэтому и змей тут по-прежнему нет.
* * *
А теперь — итоги. За время экспедиции нас покормили домашними огурцами, помидорами, перцами, яйцами, вареньем и ягодами всех видов, угостили целым судаком, наливками, калитками… Если чуть серьезнее, то мы собрали десятки интервью и фотографий, которые останутся в архиве. Есть рабочая заготовка для экскурсии по «локальному тексту» — по тем точкам деревни, которые важны для устной памяти.
Мы поговорили с людьми самых разных возрастов и историй. Пространство деревни из молчаливо разглядывающего меня превратилось в говорящее. Каждый дом и поворот дороги спокойно и с достоинством рассказывает о прошлом и терпеливо ждет будущего. Жизни людей и пространства — вот то, что я увожу с собой и делюсь с вами.
Подготовил Владимир Миловидов
Фото из архива экспедиции
1 Проект получил поддержку Фонда президентских грантов.
2 www.trv-science.ru/2025/06/formula-radosti/