Жизнь и только жизнь. Рассказ Павла Амнуэля - Троицкий вариант — Наука

Рядом с обитой черным дерматином дверью Генрих нашел четыре кнопки звонков и четыре фамилии жильцов бывшей коммунальной квартиры, когда-то принадлежавшей московскому купцу первой гильдии. Он надавил на нужную кнопку и прислушался. Показалось или действительно издалека послышался чистый звук колокольчика?

Дверь величественно распахнулась, и перед Генрихом предстал хозяин квартиры — высокий, с пышной седой шевелюрой и доброй улыбкой, в широком халате с непонятным многоцветным узором.

— Рад видеть вас в добром здравии! Проходите, будьте как дома. Вот тапочки.

Как дома чувствовать себя Генрих не мог. Тапочки дома не водились, но пришлось переобуться.

— Проходите, — повторил хозяин, препровождая гостя в кабинет, минуя коридор и большую комнату, где беззвучно работал цветной телевизор — редкий пока домашний прибор. — Как вы, устроились с дороги? Успели отдохнуть?

Генрих прилетел в Москву из Свердловска, после тяжелого семинара, оставил чемодан у знакомых, даже поесть успел и новости послушал.

— Конечно, — сказал он. — Не беспокойтесь, Георгий Иосифович, рад и вас видеть в добром здравии.

Сел в предложенное кресло, осмотрелся. Всё было в точности, как в прошлый приезд. Забитые книгами шкафы. Огромный письменный стол у окна — создание дореволюционного краснодеревщика. В прошлый раз они долго говорили о фантастике и почти сошлись во мнениях. Поспорили лишь о небольшой, но очень, с точки зрения Генриха, важной проблеме. Насколько автор должен детализировать научно-фантастическую идею? «Дьявол кроется в деталях, вы согласны?» Генрих был согласен, но… «Заметьте, Георгий Иосифович, почему-то, говоря о деталях, поминают дьявола. Деталь важна, конечно. Но излишняя детализация может погубить текст. Яркая деталь запоминается лучше, чем целая страница описаний, и персонаж вынужден поступать так, как не стал бы в предложенных обстоятельствах»… «И еще. — Генрих редко позволял себя перебить. — Речь идет о фантастической идее. Она держит сюжет, но если ее слишком детализировать, сюжет начнет спотыкаться на мелочах и может рассыпаться. Биолог создал новое лекарство против старения, ваша любимая тема. Вы надеетесь, что открытие будет сделано реально, и почти наверняка окажетесь правы. Но, чтобы представить идею убедительнее, вы описываете детали. Как препарат действует. И почти наверняка ошибетесь. Фантастические изобретения надо описывать в общих чертах, с минимумом подробностей».

— Я сегодня один, — предупредил хозяин. — Жена с Костей на даче. Так что мы можем спорить до хрипоты и никому не помешаем. Кстати, я чай заварил перед вашим приходом. Ваш любимый, с тремя слонами.

Всё помнит…

— Как прошел семинар? — поинтересовался Георгий Иосифович, пододвигая к Генриху блюдце, на котором стояла чашка из чешского сервиза. Налил заварку из маленького чайника, кипяток — из большого, пододвинул блюдечко, на котором лежали тонко нарезанные ломтики лимона.

— Хорошо, — отозвался Генрих, отпив глоток. — Три недели почти не спали, но всё получилось.

— Довольны результатом? — Георгий Иосифович не сомневался, что ответом может быть только «да».

— Нет.

— Нет? По телефону вы сказали, что это был самый удачный семинар за последние десять лет.

— Самый удачный, верно. Но всё зависит от точки отсчета и уровня ожиданий.

— Ожидали большего? — сочувственно спросил Георгий Иосифович.

— Нет, не ожидал. Все выложились по максимуму.

— Тогда почему…

— Объясню. Есть два варианта оценки результата. Первый: оценка аудитории — тех, кто изучал теорию, в правильности которой изначально сомневался. Эта оценка была максимальна. Второй вариант — мой, преподавательский. В алгоритме оказались проблемы, которые нужно срочно решать. Я увидел, чего не хватает, и понял, что нужно делать. Особенно в развитии творческой фантазии.

— Вы опробовали шкалу оценки научно-фантастических идей? — догадался Георгий Иосифович. — Работает?

— В принципе, да. Но! К четырем критериям нужно добавить пятый — субъективное мнение. Сейчас оценка идет по четырем критериям: новизне, убедительности, человековедческой ценности и художественному воплощению. И вот что я наблюдал. Многие «семинаристы» остались недовольны шкалой — именно потому, что она давала объективную оценку.

— Недовольны, что оценка объективна? — поразился Георгий Иосифович.

— Да. Рассказ человеку не понравился. Ну, не понравился, и всё. И сразу возникает недоверие к шкале. Непременно нужно ввести пятый критерий: субъективное мнение.

— Субъективное мнение в объективной шкале?

— Когда нужно давать личную оценку, от души, начинаешь думать. Рассказ очень понравился, поставлю высший балл. Но высший балл означает, что рассказ круто изменил мою жизнь. А так ли? Рассказ, конечно, прекрасный, но что он изменил во мне? Не так уж много. Высший балл? Нет, пожалуй, поставлю высокий, но не высший. Понимаете? А если еще подумать? В общем, когда начинаешь контролировать эмоции, то ставишь вполне разумную оценку и при этом даешь эмоциям выход.

— Пожалуй… — протянул Георгий Иосифович.

— А что наши коллеги? — полюбопытствовал Генрих. — Объявили шкалу дьявольской выдумкой, которая погубит фантастику?

Георгий Иосифович заразительно расхохотался. Улыбнулся и Генрих.

— Эх! — воскликнул Георгий Иосифович, отсмеявшись. — Практически все получили по шкале довольно низкие результаты. Кстати, я тоже. Естественно, многие обиделись. Не на себя, а на шкалу. Мол, как можно оценивать в цифрах литературное произведение? Поверять, так сказать, алгеброй гармонию. Только один сказал, что шкала работает и оценки дает верные. Хотя и он получил оценку не очень высокую. Особенно по критерию новизны.

— Догадываюсь, кого вы имеете в виду.

— Диму, конечно.

— С ним я тоже договорился о встрече, — сообщил Генрих.

— Слишком мало у нас единомышленников, — пожаловался Георгий Иосифович. — Кстати! Вспомнил, что хотел вам рассказать. Я веду, вы знаете, семинар молодых московских фантастов. В прошлый четверг обсуждали новую Сашину повесть. Все прочитали и начали высказываться. Виталик сказал, что по глубине замысла повесть сделала бы честь Достоевскому.

— О как! — воскликнул Генрих.

— А Эдик сказал, что автор переплюнул самого Льва Толстого!

— Я понял. Автор — гений. Прочитаю повесть, когда она выйдет. Куда вы посоветовали отправить? В «Знание — сила»?

— Не торопитесь, Генрих, я не закончил. Когда прошел первый круг обсуждения, все были радостно возбуждены и ждали моего резюме. Я рассказал о вашей шкале, о критериях, о баллах…

— И предложили оценить по шкале повесть.

— Именно, — хмыкнул Георгий Иосифович. — Оценить и провести второй круг обсуждения.

— И тогда… — с иронической улыбкой начал Генрих.

— Общий вывод: повесть очень сырая, идея не новая, убедительность низкая, характеры не прописаны, художественная ценность сомнительна… А Эдик, человек, вы знаете, очень эмоциональный, заявил, что ничего хуже не читал в своей жизни.

— Надо же!

— Саше посоветовали повесть переписать и представить заново.

— А ваш вывод?

— Повесть не так уж плоха, она даже очень неплоха. Но в доработке нуждается — точно.

— Пожалуй, я бы почитал, — задумчиво сказал Генрих. — Проверю, как работает каждый критерий.

— Как вы насчет котлеток с жареной картошкой? — поменял тему Георгий Иосифович.

— Спасибо, но…

— Не любите? Первый раз вижу советского человека, который отказывается от котлеты с жареной картошкой.

— Не в этом дело, — улыбнулся Генрих. — В гостинице, где проходил семинар, жареной картошкой и котлетами кормили нас дважды в день в течение трех недель. Очень вкусно, кстати. Но сорок два раза!

— Представляю! — рассмеялся Георгий Иосифович. — Хорошо. Не хотите котлеты, выпьем еще чаю. Партия прямо из Индии, взял в ресторане Союза писателей. И вот еще что… Генрих, хочу вас немного поэксплуатировать.

— Если нужно что-то прибить, я пас, — поднял руки Генрих.

— Знаю, — кивнул Георгий Иосифович. — Дома гвозди вбивает Валя, как-то она рассказывала… Нет, у меня другая проблема. Я давно собираюсь написать роман о жизни.

— Реалистический роман? — удивился Генрих.

— Фантастический, естественно. Своего рода продолжение «Темпограда». Профессор Аникин пытается разрешить проблему происхождения жизни на Земле. По-моему, это одна из самых важных загадок науки.

— Разве? Теория эволюции…

— С эволюцией всё в порядке, — перебил Георгий Иосифович. — Гены, наследственность, изменчивость… Я о том, как из неживой материи появилась живая клетка. Химические реакции. Образовались простые органические молекулы. Постепенно шло усложнение. Давление, температура, новые химические связи. Но это не жизнь! Это химия. Органическая, сложная. Жизнь появилась, когда возникла молекула ДНК, способная хранить и передавать наследственную информацию. Есть теория Опарина, вы знаете. Жизнь, мол, зародилась в теплых лужах, где были соответствующие условия. Но вы читали, конечно, об экспериментах Миллера — Юри?

— Читал когда-то. Прошло уже лет тридцать? Наверняка с тех пор эксперимент повторяли много раз.

— Новых результатов не было! Из простых органических молекул получали сложные, очень сложные, почти живые… но мертвые. Не происходило самое главное: не получались молекулы ДНК. Ни разу. Никогда. Похоже, сейчас биологи почти уверены: самопроизвольно жизнь на Земле возникнуть не могла.

— Есть теория панспермии!

— Аррениус, да. Может, действительно первые живые клетки занесены на Землю метеоритами. Но теория панспермии не решает проблему! Хорошо, жизнь на Землю занесли с других планет или даже из других звездных систем. Но там-то жизнь каким образом возникла?

— Другие условия, каких не было на Земле, — пожал плечами Генрих.

— Но как ТАМ произошел переход от неживого к живому?

— И как, по-вашему? — осведомился Генрих. — Если вы собрались писать роман, значит, идея у вас уже есть?

— В том-то и дело, что нет! Ничего другого, кроме игры случая, в голову не приходит. И не только мне. Я-то, вы понимаете, ни в коей мере не специалист, но в последнее время много часов провел в Ленинке. Читал даже на английском, который понимаю, как говорится, со словарем. Прочитал недавно статью — популярную, в американском журнале. Ученые подсчитали вероятность случайного зарождения жизни. Чтобы случайно в сложной аминокислоте возникла цепочка ДНК. Примерно так же, как сама аминокислота случайно возникла в ходе природных химических реакций.

— Здравая идея, — заметил Генрих. — В природе масса случайных процессов.

— Да и сто раз да! Но математики подсчитали: шанс, чтобы из аминокислоты самопроизвольно возникла цепочка ДНК, равен… Не могу назвать число, там огромное количество нулей после запятой… В общем… Сколько прошло после Большого взрыва? От десяти до двадцати миллиардов лет? Так вот, это время намного… очень намного меньше времени, необходимого, чтобы случайно из неживой молекулы образовалась живая. Понимаете, в чем у меня проблема? Не в биологии — надеюсь, биологи со временем разберутся. Верю в науку! Но я-то собрался писать роман сейчас. И мне нужна идея, которую предложит мой герой. Как возникла жизнь на нашей планете.

Генрих помешал ложечкой в остывшей чашке чая.

— Налить свежий? — спросил Георгий Иосифович.

Генрих не ответил — помешивал ложечкой, думал. Хозяин терпеливо ждал.

— Жаль, — сказал наконец Генрих. — Изобретательские задачи, как оказалось, принципиально отличаются от научных. Изобретатель конструирует новое, пользуясь законами развития технических систем. А научный работник открывает и объясняет то, что уже существует в природе.

— То есть невозможно… — упавшим голосом сказал Георгий Иосифович.

— Я этого не говорил! — Генрих положил ложечку на блюдце и отпил глоток холодного чая.

— Давайте, я вам все-таки налью свежего!

Генрих невидящим взглядом посмотрел на хозяина.

— Поищем общее, — сказал он. — Теорию изобретательства можно применить для решения научной задачи, если в этих задачах есть что-то общее. Тогда…

— Я уже думал об этом, — нетерпеливо произнес Георгий Иосифович. — По-моему, общее есть. И в изобретательстве, и в науке нужно на основании уже известного придумать идею, новую принципиально.

— Нет, — отрезал Генрих. — Изобретатель думает, как сделать идеальный механизм. Идеальное устройство. А ученый придумывает идеальное объяснение.

— Идеальный конечный результат, знаю. Но как это…

— Погодите. Что-то всегда этому мешает. Что? В любой технической задаче есть внутреннее противоречие. Придумайте, как от противоречия избавиться — и задача будет решена. В науке то же самое. Возникает противоречие. Старая теория не может объяснить новые факты. В уже имеющемся объяснении появляются проблемы.

— Революционная ситуация! — воскликнул Георгий Иосифович.

— Что? — нахмурился Генрих.

— Противоречие. Низы не могут жить по-старому, верхи не могут по-старому управлять. И система рушится. Возникает новая система.

— Какое противоречие есть в идеях о происхождении жизни?

Георгий Иосифович сказал первое, что пришло в голову:

— Время. Жизнь-то существует! Она успела возникнуть! Но успеть не могла! Это противоречие. И оно есть, какую бы теорию мы ни взяли. Даже если жизнь возникла не на Земле, там случайное зарождение точно так же практически невероятно!

— Да, — согласился Генрих. — Жизнь возникла — это бесспорно. Но жизнь возникнуть не могла — недостаточно времени. Противоречие.

— Ох! — покачал головой Георгий Иосифович. — Это еще не противоречие. Вероятность мала чрезвычайно. Почти нуль. Но — почти! Кто-то же выигрывает миллион в лотерею. Да-да, — быстро добавил он, не дав времени Генриху ответить, — шанс на миллион огромен по сравнению с десятью в минус какой-то удручающе ужасной степени. Но — шанс.

— Я вижу, — улыбнулся Генрих, — ваш герой успел за эту соломинку ухватиться.

— И тут же ее выбросил! — воскликнул Георгий Иосифович.

— Почему? Ведь шанс не равен нулю тождественно.

— Именно поэтому. Для профессора Аникина это — поражение. Нужна принципиально новая идея, вы же понимаете! Идея, которая решает проблему кардинально! Идея, при которой жизнь появляется обязательно! С вероятностью сто процентов!

— Вам нужен идеальный конечный результат, — констатировал Генрих.

— Именно! Вот почему я обращаюсь к вашей помощи. Признаю: я не знаю, как работает ваша теория изобретательства. Читал ваши книги. Вы рассказывали. Но всё равно — я профан. Я люблю придумывать идеи. Они приходят в голову без всяких теорий и алгоритмов.

— А вы пробовали? — перебил Генрих.

— Придумать идею по вашему алгоритму? Конечно.

— И что? — с любопытством спросил Генрих.

— Ничего, — вздохнул Георгий Иосифович. — Когда я писал «Темпоград», решил воспользоваться вашими приемами — может, придумаю идею, более интересную.

— И не придумали, конечно, — хмыкнул Генрих, — поскольку написали «Темпоград».

— Верно. Делал всё по алгоритму. Сначала использовал этажную схему. Потому метод маленьких человечков. Потом приемы. Все подряд. Об идеальном конечном результате тоже думал. Но всякий раз приходил к идее Темпограда.

— Вы поставили телегу впереди лошади, — заявил Генрих. — Придумали идею, а потом решили обосновать ее с помощью методики. Подгоняли решение под ответ. Это так не работает.

— Опять чай остыл, — пожаловался Георгий Иосифович, — а вы даже одной чашки не допили. Налить горячего?

— Спасибо, не надо. Я не допил почти четыре чашки, этого мне хватит надолго.

Посмеялись.

— Вернемся к…

— Происхождению жизни! Начните с идеального конечного результата.

— Может, это не то, чего вы хотите, Генрих, но сначала я обычно пишу финал. Финальную фразу. Она потом может измениться, даже в свою противоположность превратиться. Но начинаю с нее. Однако это не то, что вы называете идеальным конечным результатом.

— Нет. Ваш профессор хочет придумать принципиально новую идею происхождения жизни. Какая идея была бы идеальной?

— Это понятно. Жизнь возникает сама по себе с вероятностью сто процентов. Обязательно возникает. Не может не возникнуть.

— Отлично! Должна возникнуть, но не возникает. Почему?

— Вероятность…

— Да! Противоречие. Что надо сделать? Избавиться от противоречия, естественно.

— Если б я знал, как… Да что я? Если бы ученые — не чета мне — знали, как…

— Не думайте об ученых, которые не знают, как! Иначе мы не сдвинемся с места. Есть два способа избавиться от противоречия.

— Читал я об этом в ваших книгах, — с досадой сказал Георгий Иосифович. — Нужно разнести противоречащие части в пространстве или во времени. Вы это имеете в виду?

— Конечно.

— Пробовал! Но это есть уже в условии задачи! Не хватает времени, чтобы жизнь возникла. Перенести во времени? Так перенесли уже, на триллионы лет перенесли. Смысл?

— Да, во времени — не получится, — согласился Генрих. — Давайте в пространстве.

— А что в пространстве? — пожал плечами Георгий Иосифович. — Идея панспермии — это и есть перенесение в пространстве. Жизнь возникает не на Земле, а в другом месте. Плохая идея.

— Плохая, — согласился Генрих. — Но почему плохая? Что плохо?

— Ну, перенесли мы возникновение жизни на Марс или планету Альфы Центавра… Там тоже должны пройти те самые триллионы лет, чтобы…

— Стоп! — Генрих поднял руку, и Георгий Иосифович не закончил фразу. — Почему на Марсе или планете Альфы Центавра должны пройти триллионы лет, чтобы самопроизвольно зародилась жизнь?

— Какая, собственно, разница — где! — неожиданно вспылил Георгий Иосифович. — Такие же планеты. Разве что условия еще более жесткие: солнце слишком слабо светит или, наоборот, слишком сильно. Речь идет не о жизни вообще, а о том, как возникла НАША жизнь. Белковая. С нашей ДНК. Возможно, есть другие типы жизни, о которых мы ничего не знаем.

— Фторная жизнь, как у Ефремова, или кремниевая, как у Днепрова?

— Примерно. Где-то, может, такая жизнь возникла случайно, и для этого не потребовались триллионы лет…

— Не годится, — покачал головой Генрих. — Если для какого-то типа жизни не нужны сроки в триллионы лет, то почему такая жизнь не возникла на Земле?

— Условия не подошли.

— Но ту, другую, жизнь метеориты на Землю не перенесли, иначе мы были бы совсем другими.

— Не подошли здешние условия…

— И занесенная жизнь не прижилась? Это тоже не решает проблему.

Они смотрели друг на друга, у Георгия Иосифовича начало стучать в висках и заболел затылок — видимо, поднялось давление.

— Ну вот, — уныло произнес он. — Ваша теория тоже не работает. Перенесли в пространстве, перенесли во времени — без толку. Идеальный конечный результат есть, а способа достичь его нет. Биологи — все-таки ученые, и если они не добились успеха, то мы…

— А мы добьемся, — твердо сказал Генрих. — Чего-то мы не учли. Что все-таки мешает жизни самопроизвольно зародиться? Что мешает аминокислоте измениться так, чтобы возникла самая простая живая молекула?

— Статистика, — буркнул Георгий Иосифович. — Куда бы мы ни перенесли действие, в какое бы время — статистика та же. Как у Шекспира: «Всё то же солнце светит надо мной, но и оно не блещет новизной».

— Налейте мне еще чаю, — попросил Генрих.

— Сейчас вскипячу чайник, — поднялся Георгий Иосифович. — Этот совсем остыл.

— Не надо, мне и холодный подойдет.

— Сахар положить?

— Спасибо, нет. Статистика мешает, говорите вы? Иными словами, куда бы мы ни перенеслись в пространстве или во времени, статистика от этого не изменится. И на этом основании вы утверждаете, что наша теория не работает.

Георгий Иосифович пожал плечами.

— Значит, — продолжал Генрих, — перенести нужно в такое пространство или время, где или когда статистический закон не действует. Не возражайте, еще успеете! Дайте подумать. Если… Нужно, чтобы жизнь зародилась в таком пространстве и времени, где законы статистики… берем шире… законы природы другие, более благоприятные. Такие, что жизнь зарождается очень быстро.

— Другие законы природы? — Георгий Иосифович застыл, глядя на Генриха. — Что-то в этом есть… Или нет? Где взять другие законы природы?

— В другом пространстве и другом времени, — отмахнулся Генрих. — Или, если по-научному, в другом пространстве-времени.

— В каком другом? — с досадой сказал Георгий Иосифович. — Что вы имеете в виду?

— Пространство-время, где действуют другие законы природы. Более благоприятные для жизни. Идеальный конечный результат: в таком пространстве-времени любые органические соединения, содержащие нужные для жизни молекулы, практически мгновенно взаимодействуют нужным образом — и возникает живая молекула.

— По мановению волшебной палочки?

— Правильней — по физическим законам того пространстве-времени, куда ваш профессор перенесет органическую, но безжизненную молекулу.

— Угу, — буркнул Георгий Иосифович. — Осталось только найти такое пространство-время и переместить профессора Аникина…

— Профессора перемещать не нужно! — воскликнул Генрих. — Там другие природные законы, он мгновенно умрет! Перемещать нужно только вещество, которое он хочет сделать живым. Там оно станет живым — и тогда его нужно вернуть обратно.

— Ах, вот как…

— Да! Перемещаете вы неживую молекулу, а получаете живую. В том и состоит эксперимент, который должен провести ваш профессор. Он получает живую клетку — и дальше жизнь эволюционирует по дарвиновским законам. Они-то биологам и генетикам прекрасно известны.

— Всего-то… Осталось найти такое пространство-время.

— Пусть ваш профессор придумает, как — это уже его проблема!

— А не моя? — усмехнулся Георгий Иосифович.

— Ваша, — согласился Генрих. — Но, если позволите, я попробую…

— Нет! — взвился Георгий Иосифович, тряхнув шевелюрой. — Вы меня раззадорили! Надо подумать… Впрочем… Я много читаю, вы знаете. Недавно… Нет, не так уж недавно, несколько лет назад читал, что некий американец, не запомнил фамилию, тоже размышлял о происхождении жизни и придумал нечто, похожее на ваше пространство-время с другими законами. Вспомнил! Он назвал это антропным принципом. Была коротенькая заметка, кажется, в «Науке и жизни».

— Вот видите, — улыбнулся Генрих.

— Только там говорилось не о другом пространстве-времени, а о другой вселенной.

— А это не одно и то же?

— Как сказать… Но послушайте, Генрих, это всё равно не решение. Тем более — идеальное. Жизнь на Земле зародилась несколько миллиардов лет назад. Обмен молекулами с другой вселенной случился давным-давно, когда профессора Аникина в помине не было. Кто же провел обмен?

Генрих рассмеялся.

— Аппетит приходит во время еды? Ваш профессор собирался, насколько я понял, провести эксперимент в своей лаборатории сейчас или в будущем.

— Да… Но теперь, когда у нас есть идея…

— Прекрасно! Идеальный конечный результат: профессор производит свой эксперимент сейчас, а жизнь в результате возникает несколько миллиардов лет назад.

— Не то, — с досадой сказал Георгий Иосифович. — Не получается.

— Всё прекрасно получается! Даже логичнее, чем я думал. Смотрите. Ваш профессор перемещает, скажем, неживую аминокислоту в другую вселенную, и там молекулы становятся живыми. Так? Но вселенная другая, законы природы другие, и время, естественно, там тоже другое. То есть, опять по теории, разделяем противоречивые свойства во времени…

— Понял! — Георгий Иосифович встал, едва не опрокинув стул, и принялся ходить по комнате из угла в угол, то и дело наталкиваясь на какой-нибудь предмет мебели. Генрих следил за хозяином, прищурив глаза и думая о своем.

— Понял, — повторил Георгий Иосифович. — Да, логично. Другая вселенная, другое время… И наша, ставшая живой, молекула возвращается в нашу вселенную не сейчас, а несколько миллиардов лет назад!

— Именно, — поддакнул Генрих. — Ваш профессор не просто получает жизнь из нежизни, но создает жизнь именно на Земле. Создает проблему, которую много лет спустя пытаются решить ученые и, в том числе, ваш профессор, сам эту проблему создавший.

— Кольцо времени? — засомневался Георгий Иосифович. — А что? Красиво получается!

— Представляю, как это можно описать в романе, — задумчиво сказал Генрих. — Вы же не научный труд собираетесь писать, а научно-фантастический роман. Для фантастики, на мой взгляд, у вас очень интересная идея получилась.

— У меня? Это ваша идея. По этому поводу, может, все-таки вскипятить чайник и заварить свежий чай? И кстати, я приготовлю хотя бы пару бутербродов с финским салями, вчера у знакомого продавца… Ну, вы понимаете…

— Хорошо вам, москвичам, — констатировал Генрих. — У нас в Баку салями даже по знакомству не купишь.

— Так приготовить?

— Не откажусь. Честно говоря, никогда не пробовал салями.

— Посидите, я сейчас. — Георгий Иосифович вышел из комнаты и загремел посудой на кухне.

— А ведь мы, — крикнул Генрих в открытую дверь, — таки решили проблему зарождения жизни на Земле!

Послышался свист закипавшего чайника. Наверно, Георгий Иосифович не расслышал.

Генрих сложил руки на груди и стал смотреть в окно. О чем он думал, осталось неизвестным, но видел он сварливое московское небо, то ли готовившееся пролиться дождем, то ли только что исторгшее последние капли короткого ливня.

Георгий Иосифович с легкостью официанта принес на подносе заварочный чайник, две полные дымившиеся чашки чая, блюдце с дольками лимона и плоскую тарелку с бутербродами. Бутерброды соблазнительно пахли, Генрих взял один, надкусил и только тогда услышал сказанное хозяином:

— Ничего не получится, Генрих. К сожалению.

— Не получится что? — спросил Генрих, ощущая на нёбе вкус советского дефицита.

— Роман, — пояснил Георгий Иосифович, отхлебнув чай. — Идея — да, согласен. Проблему решает. В фантастическом романе, я имею в виду. И закольцевать время — отличная идея. Жизнь на Земле создает сама себя, как ни парадоксально. Идеальный конечный результат. Но кто напишет роман? Я — нет.

— Почему? — удивился Генрих. — Вы собирались…

— Никто такую книгу не опубликует.

— Почему? — повторил Генрих.

— Ну… — усмехнулся Георгий Иосифович. — Вы хотите сказать, что не понимаете?

Генрих долго смотрел на очередную остывавшую чашку.

— Вы правы, — сказал он наконец. — Идея противоречит марксизму, да еще и ленинизму в придачу. Об этом я не подумал. Когда получается интересная и новая фантастическая идея, думаешь сначала о ее красоте и оригинальности.

— Эйнштейн, — заметил Георгий Иосифович, — говорил, что хорошая теория должна прежде всего быть красивой.

— Эйнштейн говорил немного иначе, но, в принципе — да, так.

— А роман, — горько произнес Георгий Иосифович, — я так и вижу. Как профессор Аникин придумывает способ переноса неживого вещества во вселенную с другими законами природы. Как институтские кликуши мешают ему работать и пишут доносы в райком… Как профессор, преодолевая препятствия, — он же настоящий ученый! — проводит эксперимент, ждет, сутками не покидая лабораторию, когда вернется пробный материал, ставший живым в другой вселенной. И какая радость, смешанная с ужасом, охватывает его, когда он догадывается, что произошло на самом деле. Он стал прародителем жизни на планете! Он…

Георгий Иосифович закашлялся, поднялся и пересел к письменному столу. Спиной к Генриху. Пальцы привычно легли на клавиши пишущей машинки.

В которой не было чистого листа.

— Помните, Генрих, — спросил он, не оборачиваясь, — статью в газете, когда вышли «Пленники астероида»?

— «Куда катится писатель Гуревич». Помню, конечно.

— В «Пленниках» не было ничего… такого.

Генрих промолчал.

— Эх… — с досадой сказал Гуревич.

— Эх, — подтвердил Альтов.

Дождь все-таки пролился, и капли застучали по стеклу.

Павел Амнуэль