«Папа придет и снова будет ругаться?»
19 ноября — Всемирный день профилактики жестокого обращения с детьми. Обычно под жестоким обращением понимают крики, оскорбления, физические наказания. Но нанести ребенку глубокую травму может и ситуация, где он наблюдает за насилием, направленным на другого человека. Чаще всего травматизация происходит внутри семьи, когда ребенок становится свидетелем конфликтов между родителями. «Такие дела» обсудили со специалистами, как наблюдение за насилием влияет на детскую психику и что делать взрослым, которые пока не могут изменить ситуацию.
Фото: Liana S / Unsplash.com Маргарита, 38 лет
Я познакомилась с Максимом в 25 лет. Все начиналось очень романтично: когда я приболела, он готов был бросить все дела и прилететь ко мне из другого города. А через полгода пригласил отпраздновать мой день рождения в Греции и сделал мне предложение.
После помолвки все изменилось. Максим настоял, чтобы я бросила свою престижную работу в Москве и переехала к нему в Омск: он унаследовал бизнес от матери и не мог его оставить. Стал запрещать мне общаться с близкими, указывать, как я должна выглядеть и поступать. Вскоре начал поднимать на меня руку.
Ему регулярно приходили в голову странные идеи — например, переехать в Новосибирск, потому что там хороший спортклуб, — и я должна была беспрекословно с ним соглашаться. А если я этого не делала, он злился, говорил, что я плохая жена, которая не слушается мужа, и бил меня.
Я терпела, потому что меня всегда было легко убедить, что это я во всем виноватаТак и тогда я верила, что если «исправлюсь», то наши с мужем отношения наладятся.
Еще я пыталась сохранить брак по религиозным причинам: муж настоял на венчании в церкви, и я считала, что после этого обряда нельзя разводиться. А позже добавился и фактор общих детей. Муж не хотел предохраняться, так что после свадьбы я рожала три года подряд. Казалось неправильным лишать дочек отца.
С самого детства девочки регулярно видели наши драки. Они пугались, плакали, но разнять нас не пытались — были слишком маленькими, даже толком не понимали, что происходит. Потом старшая научилась говорить и стала часто спрашивать: «Папа придет и снова будет ругаться?»
Я убеждала себя и детей, что ничего страшного не происходит, но однажды замять уже не получилось. Был вечер пятницы, муж пришел с работы и снова закатил скандал. Началась драка, я упала, он стал бить меня ногами. Сильно. Прибежали старшая и средняя дочки, стали плакать и кричать. Младшая лежала в кроватке.
Я понимала, что еще немного — и муж меня убьетСтала вырываться, звонить в 112. На мои и детские крики сбежались соседи. Словом, это был ужас.
Родственники пытались помирить нас и предложили обратиться к семейному психологу. Так мы и поступили. У нас была одна встреча, а на вторую муж опоздал. Пока мы с психологом его ждали, она сказала мне: «Я не должна давать вам советы, но я скажу: бегите от этого человека. Он не изменится, спасайте себя и детей».
Фото: Aleksandr Burzinskij / Unsplash.com Такие же слова я позже услышала от подруги и от другого психолога. Тогда я точно поняла, что дальше терпеть невозможно, и стала готовиться к разводу. Сначала муж отказывался уходить, угрожал, что заберет детей, но я не сдавалась. Через год мы все же смогли договориться и развелись. Дочкам на тот момент было четыре, три и два года.
Насилие, в котором они росли, не могло не отразиться на них. Пострадала даже младшая дочка, которая почти не видела драк. Она помнила, как папа кидался мебелью, и еще полгода не могла спать: просыпалась от любого шума, пугалась, плакала.
У старшей дочки был невроз, который выражался в навязчивых движениях, в шесть лет я отвела ее к психиатру. Но особенно тяжело пришлось средней — видимо, потому, что она видела насилие чаще всех. В отличие от старшей, она еще не ходила в сад и все время была дома. Девочка страшно боялась всех мужчин: как только видела их, бросалась ко мне и начинала кричать. Ни один врач-мужчина не мог ее осмотреть.
Я прикладывала много усилий, чтобы помочь дочкам. Водила их к психологам, применяла техники по борьбе с ПТСР, которым меня научили специалисты. Много разговаривала с детьми о пережитом, повторяла: «То, что делал папа, — это плохо, мне жаль, что вы это видели». Кажется, у меня получилось объяснить им, что насилие не норма. Однажды старшая дочка спросила: «Зачем вы с папой поженились, раз все равно развелись?» Я сказала, что сначала у нас все было хорошо, а потом папа стал меня бить. Повисла пауза, после которой дочка с ужасом воскликнула: «И ты так спокойно об этом говоришь?!»
После развода прошло шесть лет. Дочки подросли, и травма уже особо не влияет на их поведение. Только старшая все еще пытается меня защитить, иногда даже гиперопекает. Но я пытаюсь объяснить ей, что это не ее задача, я в порядке, меня уже не надо ни от кого спасать. В остальном все хорошо: младшая спокойно спит, средняя больше не боится мужчин. Дочки с радостью проводят время с моим новым партнером Иваном. При этом обиды на папу они не держат: понимают, что он бывает «странненький» — просто у него такая особенность, как говорит младшая дочка, «болезнь плохих мыслей».
Чтобы справиться с травматичным опытом, я начала работать с психотерапевтом. На консультациях в голове всплыли некоторые эпизоды из раннего детства. До этого я не помнила отца — он умер, когда мне было четыре года. Оказалось, в первые годы моей жизни он иногда применял к маме психологическое насилие: я вывела ее на разговор, и она подтвердила это. Например, отец издевался над ней, когда у нее была внематочная беременность, отказывался вызывать ей скорую. А один раз даже поднял на нее руку — это я тоже вспомнила. Получается, наблюдение за насилием травмировало и меня.
Я уже много лет в терапии, но пока не понимаю, можно ли до конца переработать весь этот ад. Когда Ваня поднимает руку, чтобы меня обнять, я белею и сжимаюсь — все еще жду удара. Тревога зашкаливает, бывают панические атаки. Мне страшно за дочерей: бывший муж периодически видится с ними, и я боюсь, что он может применить к девочкам насилие.
«Дети не могут “понять”, почему папа бьет маму»
Травма свидетеля возникает, когда человек наблюдает или слышит о событии, с которым его психика не может справиться, объясняет психолог Анастасия Рязанова. Травматизация происходит, если он видит в происходящем угрозу своей безопасности, оценивает эту угрозу как реальную и чувствует себя беспомощным.
«У детей, наблюдающих насилие, все эти три фактора совпадают, — рассказывает помогающая специалистка по проблеме домашнего насилия, автор проекта “Как дела, малыш?” Анастасия Бабичева. — Из-за нехватки опыта они видят реальную опасность во многих вещах».
«Наконец, дети зависят от взрослых и не могут повлиять на ситуацию».
Травму свидетеля насилия ребенок чаще всего получает в семье, когда жестокому обращению подвергается кто-то из родителей, старших родственников, братьев или сестер. Но это может произойти и вне дома — например, при наблюдении за буллингом в школе, говорит Рязанова.
Об увиденном насилии чаще рассказывают женщины. Мужчины же скрывают свой опыт из-за навязанного обществом чувства стыда: они считают, что не должны «ныть и страдать». Поэтому может сложиться впечатление, что травме свидетеля больше подвержены девочки. Это не так: наблюдать сцены насилия одинаково тяжело всем детям, подчеркивает Бабичева.
Фото: Olegs Jonins / Unsplash.com Елена, 37 лет
Мы с бывшим мужем познакомились через общих друзей, когда нам было по 27 лет. Спустя месяц начали жить вместе, я забеременела, и он сделал мне предложение. Казалось, в наших отношениях все хорошо, но сейчас я понимаю, что тревожные звоночки были уже тогда: жених мог грубо ответить мне, не посчитаться с моим мнением. А за день до свадьбы, когда я была на седьмом месяце беременности, он вдруг разозлился, что я отвлекла его от переписки с другом, и швырнул меня на диван.
После рождения сына Васи физическое насилие стало постоянным. Самый жуткий случай был, когда мы о чем-то спорили перед сном и мужа взбесило, что я с ним не согласна. Он сел на меня и два раза ударил по лицу. На следующий день я забрала ребенка и уехала к маме, но муж стал уговаривать меня вернуться. В конце концов я согласилась — наверное, списала его срыв на стресс и не хотела лишать ребенка отца.
Все стало еще хуже. Муж начал впадать в ярость регулярно, причем из-за всяких мелочей. Однажды он вышел из себя, потому что я без спроса взяла его двусторонний скотч. В такие моменты он буквально терял человеческий облик: говорил ужасные вещи, ломал мебель и бытовую технику. Муж больше никогда не бил меня, но так или иначе применял силу: скручивал, толкал, зажимал, швырял в меня что-то.
Сначала Вася просыпался, плакал, просил взять его на руки. А лет с двух начал чувствовать, когда у папы будет «вспышка», и перетягивать его внимание на себя — например, просить срочно помочь ему с чем-то. Когда муж закрывал дверь в комнату, где мы ругались, Вася врывался туда, хватал его за руку и пытался увести с собой. Потом сын стал защищать меня: толкать отца, кидать в него игрушки, кричать «Уйди!» и «Остановись!».
Однажды мне стало страшно и за себя, и за сына.
Мы с Васей сидели на кухне, а муж в приступе ярости кинул в нашу сторону микроволновку — она разбилась прямо перед намиПомню, сын очень сильно плакал и кричал, и я поняла, что происходит что-то ужасное. Но даже тогда не решилась уйти от мужа. А вскоре еще и узнала, что беременна.
Я надеялась сохранить семью, не хотела лишать детей отца. Даже обратилась к психологу, чтобы наладить отношения с мужем. Но специалист дала мне понять, что в моем случае спасать надо себя, а не семью.
Тем временем мое состояние резко ухудшилось. Я постоянно ощущала слабость и апатию, почти не спала из-за кошмаров. Кое-как заставила себя дойти до психиатра — специалистка диагностировала депрессию и выписала препараты. Лечение будто вернуло мне трезвость ума. У мужа случился очередной приступ гнева, он швырнул в меня доску, и та расцарапала мне ногу. Дети все это видели и плакали. Я поняла: все, надо уходить. Сказала, что хочу развестись, и муж ушел.
Фото: Kiet Trinh / Unsplash.com Вася и Аня скучали по папе, но тот просто исчез. Раз в месяц на пять минут возвращался за вещами, и все. Сын так переживал, что целыми днями сидел и молча смотрел в окно. Еще у него появились дыхательный и вокальный тики: он постоянно вздыхал, тянул «м-м-м» много раз подряд. Начал рвать ногти. Психиатр, к которому мы обратились через несколько лет, предположил, что это была депрессия.
Потом у Васи начались приступы ярости: он говорил, что папа «дурацкий», что его надо «выкинуть на помойку». Я понимала, что сын видел слишком многое для своих лет и в глубине души ненавидит отца за это. Говорила с ним о чувствах, объясняла: то, что делал папа, — это правда нехорошо, так нельзя, поэтому мы развелись, и больше нас никто обижать не будет.
Через месяц сын, казалось, успокоился. Но стал проявлять агрессию к другим детям. Все началось с того, что Вася сорвал с мальчика во дворе шапку. Тот заплакал, и сына это будто завело — он начал делать так на каждой прогулке. Потом на Васю стали жаловаться воспитатель из детского сада и мамы других детей: оказалось, он хватал малышей за голову, прижимал к забору и не отпускал.
Я испугалась, что сын повторяет модель поведения отца. Повела его к специалистам: психологу, нейропсихологу, психиатру. В итоге врач диагностировал поведенческое расстройство и выписал антипсихотики. Через месяц Вася пришел в себя. В пять лет депрессивный эпизод повторился — сын снова часами смотрел в окно и ни с кем не говорил. Но это длилось недолго, буквально неделю-полторы.
Потом до девяти лет все было в порядке: Вася хорошо учился, занимался футболом и больше не проявлял агрессию. Но этой весной у него снова появился вокальный тик. Еще он стал постоянно откашливаться и дергать пальцами веко — это все тоже тики. У сына появились особые ритуалы — например, потрогать все пальцы, прежде чем что-то взять, трижды потопать на пороге.
Мы снова пошли по врачам, но получить диагноз пока не смогли. Специалисты попадались самые разные, в последний раз педиатр, которая наблюдала Васин тик, посоветовала отвести его в церковь — «изгнать демонов».
На дочку семейное насилие, к счастью, повлияло не так сильно: все сцены происходили, когда Ане было меньше года. Во время скандалов она кричала, плакала, но, в отличие от Васи, ничего не запомнила. Что, однако, не означает, что у нее нет травмы. В свои семь лет Аня резкая, грубоватая девочка, «пацанка» — возможно, за этим она пытается спрятать свою боль.
«Чем раньше ребенок видит насилие, тем тяжелее травма»
Травма свидетеля по интенсивности сопоставима с травмой человека, пережившего насилие, утверждает психолог Рязанова. Свидетели чувствуют стыд и вину за свою беспомощность. Вместе с тем их одолевает ужас от мысли, что они тоже могут подвергнуться насилию.
Все это существенно влияет на психику ребенка. Даже после выхода из травмирующей ситуации его продолжают преследовать вина, стыд, тревога. У свидетелей насилия бывают панические атаки, им трудно контролировать свои эмоции. На этом фоне часто возникают нарушения сна, сложности с концентрацией, головные боли и другие недомогания.
Фото: RTamara Govedarovic / Unsplash.com А главное, травма формирует у ребенка неправильные представления о мире и стратегии поведения, рассказывает психолог. Ему кажется, что он никчемный, люди опасны, мир опасен, — и по жизни он принимает решения, опираясь на эти убеждения. Как правило, такой ребенок вырастает в человека, который или полностью закрывается от других, чтобы избежать боли, или пытается наказать себя за свою «никчемность». Формы наказания могут быть самыми разными: рискованное поведение, самоповреждение, попытки суицида. Или, например, нездоровые отношения.
«Чем раньше ребенок видит насилие, тем тяжелее травма, — объясняет Рязанова. — Младенцы не умеют говорить, поэтому не могут описать произошедшее и так пережить его».
«К тому же у малыша нет представления о времени: момент насилия для него может длиться вечность»«В итоге травматичный опыт застревает в неосознаваемых пластах психики и сильно влияет на человека».
Ребенок, который наблюдает насилие в семье, начинает идентифицировать себя либо с «жертвой», либо с «агрессором» — так работают зеркальные нейроны, рассказывает помогающая специалистка Бабичева. Девочки, как правило, перенимают модель поведения матери и учатся, что терпеть насилие — это нормально. А мальчики, наоборот, начинают думать, что агрессия — единственный способ решения проблем.
Анастасия, 34 года
Родители развелись, когда я была совсем маленькой. Через несколько лет мама познакомилась с Сергеем — он получил контузию в Чечне и лечился в больнице, где она работала медсестрой. У них завязались отношения, и вскоре мы стали жить все вместе.
В трезвом состоянии отчим был веселым человеком, любил со мной поиграть и пошутить. Но часто он приходил домой пьяным, и тогда случались скандалы. Я регулярно просыпалась из-за криков, не раз видела, как отчим толкал маму и давал ей пощечины. Помню, как выбегала из своей комнаты и вставала между взрослыми, чтобы остановить ссору.
Самый жуткий случай произошел в мои девять лет. Мама была на позднем сроке беременности. Она попросила отчима купить молоко, а тот забыл. Когда она спросила его, почему молока нет, он разозлился, схватил ее и уволок из кухни в комнату.
Через несколько секунд я вбежала за ними — и увидела маму с разбитым носом, сидящую на полу рядом с лужей кровиЯ не помню, что именно чувствовала, помню только растерянность. Мысли скакали, я не знала, что делать.
Когда брату исполнилось месяца три, мама не выдержала и решила уйти от отчима. С тех пор насилия я больше никогда не видела. Но пережитое в детстве отразилось на моей жизни.
В 23 года я сама оказалась в абьюзивных отношениях. Все начиналось хорошо, но где-то через полгода молодой человек стал контролировать мои траты, говорить, что мне надо делать и как одеваться. А еще — закатывать скандалы на почве ревности: однажды в компании я разговорилась с его приятелем, и мой молодой человек стал кричать, что я «совращаю его друзей».
Фото: Sam Badmaeva / Unsplash.com Контроль и ревность я считала проявлениями любви. Партнер в целом напоминал мне отчима: в какие-то моменты из него перла агрессия, но в другие он был веселым, добрым, позитивным. Именно поэтому я держалась за него, убеждала себя и окружающих, что мой парень — хороший человек.
Через год в наших отношениях появилось физическое насилие. Партнер толкал меня, хватал за плечи, зажимал в углу, душил. Но я не считывала это как насилие — считала, что, пока он меня не избивает, все в порядке.
Еще через год нормой стали пощечины. Один раз я упала на пол от удара, и партнер пнул меня со словами «Лежи и молчи — я все равно больше и сильнее, что ты мне сделаешь».
Осознать, что так дальше продолжаться не может, мне помогла работа: я как психолог консультировала детей в городском Центре помощи семье и детям. Работала как раз с теми, кто столкнулся с насилием.
Последней каплей для меня стала пощечина на свадьбе у друзей. Партнер много выпил, приревновал меня к кому-то и у всех на глазах влепил мне оплеуху — я упала на пол, сережка-гвоздик воткнулась в шею, пошла кровь. Для меня это было позором: все увидели, что со мной можно обращаться вот так. На следующий день я собрала вещи и уехала.
Начала регулярно ходить на психотерапию, а потом прошла повышение квалификации по направлению «психолог кризисного центра» и стала работать со взрослыми, которые пережили насилие.
С тех пор абьюзеры мне больше не встречались. Два года назад я вышла замуж за чудесного человека, недавно родила сына. У нас с супругом бывают конфликты, но мы уважаем границы друг друга — в наших отношениях нет и намека на абьюз. Я уверена, что проработала свою травму свидетеля и опыт нездоровых отношений и больше никогда не буду с человеком, способным на насилие.
«Наша задача — помочь ребенку воссоздать историю, в которой он не был пассивным свидетелем»
По словам психолога Рязановой, первое, что важно сделать для ребенка с травмой свидетеля, — вернуть ему чувство безопасности. То есть любым путем остановить насилие: работать с семьей или же извлекать из нее детей с помощью органов опеки.
Травмированный ребенок нуждается в стабильном взрослом рядом. Эту роль может взять на себя родитель или другой родственник, психолог, представитель опеки. Важно объяснить ребенку, что насилие недопустимо, проговорить, кто несет ответственность за произошедшее, и убедить, что его вины в этом нет.
Фото: Annie Spratt / Unsplash.com «Больше всего ребенка ранит ощущение, что он ничего не мог сделать. Наша задача — помочь ему воссоздать историю, в которой он не был пассивным свидетелем, — рассказывает Рязанова. — Например, ребенок прятался — важно объяснить ему, что так он защищал свою жизнь. Или ребенок пытался остановить отца — даже если это ничего не изменило, он совершил важный и смелый поступок».
Детям, которые наблюдали домашнее насилие, часто требуется помощь психотерапевта. Для работы с тяжелыми воспоминаниями специалист может использовать метод десенсибилизации и переработки движением глаз. Выглядит это так: психотерапевт просит ребенка воспроизвести в памяти пугающую сцену и одновременно следить взглядом за его пальцем. Это активизирует участки мозга, отвечающие за переработку информации, и помогает снизить остроту негативных эмоций, объясняет эксперт.
Иногда у детей с травмой свидетеля развиваются тревожные или депрессивные расстройства. Могут возникать физические нарушения — например, болевые синдромы. В таком случае имеет смысл получить консультацию психиатра: ребенок может нуждаться в медикаментозной поддержке.
Методы помощи взрослым, которые были свидетелями насилия в детстве, идентичны. Главная цель терапии — вернуть человеку чувство безопасности, ослабить влияние негативных воспоминаний и научить его справляться с эмоциями. Еще взрослому с травмой свидетеля полезно посещать группы поддержки: в безопасной среде ему будет легче научиться выстраивать здоровые отношения с другими.
Что делать, если в моменте ребенка невозможно оградить от насилия
В большинстве случаев у человека, который подвергается насилию, нет возможности быстро изменить ситуацию — например, развестись с супругом-«агрессором» и перевезти ребенка в безопасное место, говорит помогающая специалистка Бабичева. Людям извне часто кажется, что они тоже не могут повлиять на происходящее. Все эти взрослые, как правило, тяжело переживают свою беспомощность. Однако ситуация небезвыходная — есть шаги, которые могут минимизировать травму и помочь ребенку вырасти здоровой личностью.
Команда проекта «Как дела, малыш?» рекомендует следующее:
— Признавать проблему. Важно говорить с ребенком о происходящем в семье. Не вдаваться в детали конфликтов и никого не обвинять, а просто объяснять ситуацию и подтверждать, что ребенок понимает все правильно. Например: «Порой люди причиняют друг другу боль. Это происходит и в нашей семье — твой папа иногда так делает. Но это не значит, что делать больно другому человеку — нормально. Я знаю, что тебе тяжело, и я прямо сейчас пытаюсь придумать, как изменить эту ситуацию».
— Исключить дополнительные источники стресса. Ребенок и так не чувствует себя в безопасности, поэтому важно не усиливать напряжение. Не стоит ругать его за оценки в школе или требовать грандиозных успехов в спорте.
— Создать безопасное пространство. Можно установить четкий режим дня, придумать небольшие ритуалы и правила для всей семьи — например, после ужина говорить друг другу «спасибо». Такие вещи добавят в жизнь ребенка предсказуемости и позволят немного снизить уровень стресса.
— Выстраивать с ребенком доверительные отношения. Важно, чтобы родитель проводил с ним время и интересовался его жизнью. Поддержка возвращает ребенку чувство безопасности — оно возникает рядом с небезразличным к нему взрослым.
— Развивать эмоциональный интеллект ребенка. Насилие учит не доверять своим эмоциям: сдерживать гнев, страх, отвращение. Взрослый с таким опытом не понимает, что чувствует, и не может принимать решения в соответствии со своими ощущениями.
Чтобы избежать проблем в будущем, стоит обсуждать с ребенком его эмоции и подчеркивать их важность. Например, так: «Я понимаю, что тебе сейчас страшно, и это нормально — искать поддержку, безопасность, утешение».
Еще важно учить ребенка экологично выражать свои чувства. Иногда дети, которые были свидетелями насилия, тоже начинают вести себя агрессивно: ломать игрушки, бить других малышей. Стоит подсказать ребенку, что существуют ненасильственные способы выражать гнев — например, можно обсудить с родителем, что его злит.
— Проговаривать, что насилие — это неправильно. Такие разговоры помогут предотвратить сценарий, где ребенок, который наблюдал насилие, сам вырастает в «агрессора» или «жертву». Эту важную мысль можно сформулировать, к примеру, так: «У нас в семье проблемы решаются силой, но это не значит, что нельзя делать это иначе. На самом деле обо всем можно договориться. Проблемы стоит решать словами, и ты точно можешь этому научиться».